Однако я здесь абсолютно ни при чем. Мне нечего бояться ни эту брошенную особу, скорее всего давно умершую, ни тем более графиню. И все же, когда я метался и ворочался на постели всю долгую ночь, мне казалось, будто я и в самом деле одержим чем-то необычным: недаром во мне крепла абсолютная решимость сохранить венецианскую картину. С чего она мне вдруг так безрассудно понадобилась, я не понимал. Картина кое-чего стоила, но бесценной не была. Доставила мне определенные неприятности и беспокойство. Надобности в ней у меня не имелось. Однако, как и на аукционе, когда ко мне приставал потеющий мужчина с одышкой, упрашивая продать ему картину за любые деньги, я вновь преисполнился упрямства, дотоле неведомого. Тогда я картину не продал и теперь ее не продам и не верну графине. Собственная решимость меня едва ли не пугала: она не имела никакого смысла и, казалось, овладела мной под влиянием какой-то посторонней силы. Ведь графиня, разумеется, позвала меня сюда, чтобы попросить уступить картину. А какая еще могла быть причина? Не мечтала же она просто-напросто рассказать свою историю незнакомцу.
Мы не виделись с ней почти до полудня, и я совершил длительную пешую прогулку по великолепному парку, а потом прекрасно провел время в превосходной и, на мой взгляд, малоиспользуемой библиотеке. За все утро мне попались лишь несколько работников, ухаживающих за парком, да горничных, прибиравшихся в доме, – эти, правда, едва заметив меня, тут же исчезали, будто мыши в норках. Однако вскоре после одиннадцати появился неслышно ступающий Стивенс и известил, что кофе и графиня ожидают меня в утренней комнате.
Он же и проводил меня туда. Комната была восхитительной: вся в весенних оттенках желтого и светло-зеленого, с высокими, выходящими в сад окнами, в которых сейчас сияло солнце. Уму непостижимо, насколько солнечный свет преобразует любую комнату и поднимает дух у вошедшего в нее. От моей усталости после бессонной ночи не осталось и следа, я был рад видеть старую графиню, выглядевшую такой же маленькой и хрупкой, но с лицом более оживленным и бодрым, нежели при свете вечерних ламп.
Я принялся было восторгаться окрестностями, однако она остановила меня.
* * *
Рассказать осталось совсем немного. На сей раз я закончу эту историю.
Я родила сына Генри. В этой семье на протяжении многих поколений имена наследников по мужской линии чередовались: Лоуренс и Генри. Все было хорошо. Я держала дверь маленькой гостиной запертой, а ключ от нее закрыла в своем туалетном столике и с той первой ужасной ночи больше туда не заходила.