Одно я действительно поняла, с каким-то даже облегчением: Лоуренс мертв. Как бы, где бы и что бы ни случилось – мертв, будь он «заживо похоронен» на этой картине или в Большом канале. До той поры я – вопреки здравому смыслу – надеялась, что настанет день и я получу весточку с сообщением, что он жив. Теперь эта надежда умерла.
Дальнейшее я помню слабо. Должно быть, отыскала дорогу к своей комнате и легла, но на следующий день проснулась с этой самой картиной перед глазами и заставила себя вернуться и еще раз взглянуть на нее. Ничего не изменилось. В дневном свете, сочившемся сквозь тяжелые занавески, я увидела картину там, где оставила, и лицо мужа – все так же обращенное ко мне и молящее о помощи.
* * *
Графиня надолго погрузилась в молчание, совершенно изнуренная. Мы сидели друг против друга, не говоря ни слова, однако я чувствовал близость понимания и собирался рассказать ей о собственных маленьких происшествиях, связанных с венецианской картиной, и о множестве доставляемых ею хлопот.
Я раздумывал, не отправиться ли мне лучше в свою комнату, оставив дальнейшие разговоры на следующий день, когда сил у нее прибавится, но тут голубые глаза открылись и глянули мне в лицо, а графиня произнесла:
– Я должна получить эту картину! – так неистово и отчаянно, что я оторопел.
– Не понимаю, – отозвался я, – каким образом она ушла из ваших рук и в конечном счете попала ко мне.
Старое личико сморщилось, показались слезы, смягчившие колючий взгляд этих голубых бриллиантов.
– Я устала, – произнесла она. – Вынуждена попросить вас подождать до завтра. У меня больше нет сил рассказывать вам эту жуткую историю. Но меня ободряет сознание, что скоро с этим будет покончено и я смогу обрести покой. Поиск был очень долгим, путешествие почти безнадежным, но теперь ему, кажется, приходит конец. Я готова подождать еще несколько часов.
Сомневаясь, точно ли уловил смысл сказанного графиней, я тем не менее согласился, что она вольна отдыхать сколько пожелает и на следующий день я в любое время в ее распоряжении. Она попросила позвонить Стивенсу. Он тут же появился, чтобы проводить меня до моей комнаты. Я взял руку графини, которая напоминала маленькую птичку, забившуюся в громадное кресло, и, повинуясь какому-то странному порыву, поднес к губам. Словно перышко поцеловал.
Спал я плохо. Дул ветер, то и дело громыхая запорами, в сознании вновь проносились отрывки необычной истории, рассказанной графиней, и я безнадежно искал всему этому хоть какое-то разумное объяснение. Я бы списал все на ее старость и слабеющую память, если бы не собственные происшествия с картиной. Мне было не по себе в этом доме, история же графини глубоко меня обеспокоила. Слишком хорошо была мне известна яростная сила ревности, питающая жажду мести. Случается такое не слишком часто, но порой, когда чья-то любовь отвергнута и все надежды на совместное будущее предаются ради другого, ярость, гордость и ревность способны причинить безмерное зло. Кто знает, не их ли дело и эти пагубные сверхъестественные деяния?