Солнце продолжало величественно подыматься, а обитатели Рая с тревогой в лице расхаживали по своим садикам, неохотно принимаясь за разного рода работы. Она валилась из рук, так как всех терзала мысль, что все, что земля родит, «начальники» могут отобрать.
– А я вот не пойду сегодня в поле, и завтра, и никогда не пойду, – с раздражительным видом проговорил молодой крестьянин со светлыми, как лен, волосами, острыми чертами лица и выпуклыми, как у зайца, светлыми глазами.
Проговорив эти слова, он бросил косу, с которой шел куда-то из домика, так что она зазвенела, и, скрестив на груди руки, стал неподвижно смотреть в одну точку.
– Как так, Никита, не пойдешь? – проговорила невысокая женщина с ребенком на руках, который жадно сосал ее грудь. – Намедни Сафрон вот объявил, что не станет работать, да Федот третьего дня говорил: баста, не хочу кормить Лай-Лай-Обдулая, и без того брюхо толстое…
Она звонко захохотала, запрокидывая голову и выставляя полные груди, по которым карабкался крошечный гражданин Зеленого Рая, как по несокрушимым утесам. Фраза эта далеко прозвучала по соседним садам, и с разных сторон послышался хохот.
– Вот и совершенная правда, – раздался голос какого-то крестьянина, – и я так точно думаю: не надобно нам работать больше…
Раздался звон брошенной на землю косы.
Женщина, улыбаясь и показывая белые зубы, продолжала:
– Так вот, Никита, милый, должен ты идти по этому самому…
– По чему – по этому самому?
– Начальнички теперь развелись и для ослушников у них есть на то… палочки и кнутики.
Черные глаза женщины сверкали и смеялись, и она опять закинула голову, раскрывая красные губы, и опять по ее грудям стал карабкаться маленький гражданин, как по скалам. Теперь вокруг нее стояли слушатели: крестьяне и крестьянки с косами и серпами в руках, собравшиеся в поле.
– Ульяна, – закричал Никита, сверкая своими выпуклыми, как у зайца, глазами, – ты что это болтаешь…
– То и болтаю. Начальника веры слушал ты… ась? Солнце, говорит, и то несвободно: как ему заказано, так и ходит вокруг земли, а вы – людишки, для которых кнутики припасены у нас. Так вот это самое – слышал – ась?
Она прищурила черные глаза, склонив голову набок, и лицо ее смеялось. Ее муж, Никита, с минуту стоял в задумчивости и потом раздраженно проговорил:
– Так пусть пропадают и мой виноградник, и поле – не буду работать, не хочу, и даже это большой стыд для нас – работать подневольно…
– Да ведь поле-то так покидать грех – это первое будет, а начальники с топориками – это особь статья. Как полагаешь, Никиточка мой, кнутики кусаются, ась?