– Пророк! – воскликнула она восхищенным голосом и сложила на своей груди руки.
– Простой человек я, пока в мою грудь не влетел Лай-Лай-Обдулай… Знай это… Не влетал он в меня еще, а потому я и не смотрю на тебя, дева, хоть ты красавица… Что мне до девичьих красивых телес… Я гляди какой… Не хочу и смотреть я на вас, соблазнительных дев… Уйди…
Девушка отступила на несколько шагов и остановилась в трепете.
– Веселый радостный бог любит вас – дев пригожих, вот влетит в меня, запляшет, затанцует… Я же суровый человек… От женщин убегаю… Уйди…
Она еще отступила на несколько шагов, бледная от страха и огорчения.
– Пойди, преклонись перед богом… Жди ответа… Будь распростертой перед ним, он это любит… Ночь, другая, еще и еще, и, может быть, сам скажет тебе, как разуметь сие великое назначение – невеста Лай-Лай-Обдулая… Может быть, захочет в тело мое влететь и поиграть с девой непорочной… Так ты не пугайся, что твой высокий супруг в храмине такой отвратительной для глаз… Ступай… Девы для меня не соблазнительны… Не люблю я их… Иди…
Девушка нерешительно повернулась и медленно пошла от него, держа над своим плечом красный цветок. Он качался на тоненьком стебельке, ударяя ее по лицу.
Парамон долго смотрел на ее удаляющуюся фигуру и, когда она скрылась из глаз, поднялся с камня и, глядя сквозь просвет листьев на небо, проговорил про себя:
«Парамоша челом Тебе бьет, Отче на небеси, ибо немало богохульствую… Может, Ты серчаешь, Старичишка, да что взыскивать-то с меня, коли Ты закатил мне гвоздь такой: сотворил скверненьким… Не рой другому яму – это знаешь, а? – Ты-то яму вырыл Парамоше, а он-то в Зеленом Раю первый человек – пророк… И совсем даже не боюсь Тебя нисколько… Да и не буду бояться, хотя натворю таких дел, что смрад от земли долетит до небес и запахнет в ноздрях у Тебя… Потому и не боюсь, собственно, что Ты, может, тот же Лай-Лай-Обдулай… Бога этого я изобрел, Парамоша, а Тебя кто? Не наморщивай лоб, Папаша, не боюсь, и греха-то совсем не боюсь… Начхать мне на Твое небо… Имею о Тебе такое понятие, как о мучителе… Сколько народов-то измучивал… Я думаю, не перечесть, и крови-то выпустил, сколько в реках воды… Попрекать-то и нельзя меня и не боюсь, сколько ни махай белой бородой… Коли Ты там восседаешь, то действую я с Твоего разрешения, ибо тварь я Твоя и все мое – Твое, я грешная тварь Твоя… Лай-Лай-Обдулай – бог, выходит, подлинный… Понимаю так: все, что с головы моей выскакивает, – твое… Да уж не гневайся, пророк я, и такой порядок заведу в Раю Зеленом, что кости хрустнут у деток Твоих… Им мука, а мне вот веселие душевное… Властвовать так, чтобы дрожала всякая тварь, – услада немалая… Пусть трепещут детки, и на всяком лбу и хребте – отпечаток моей лапы… Вот как цари разные, так и я… Все, что не я, – начхать… А как Ты еще надо мной насмеялся, мучил, и бабенки убегали, то вдвойне начхать… Веселится душа моя, и Парамоша запляшет, танцевать будет нагишом… молитва, значит, такая – блуд… Человек есть плод блуда, и потому и он воспеваться должен… блуд то есть, Тобой рожденный для твари всякой… Спасибо, Папаша, хорошо придумал, и я вот повеселюсь с девственницей Сусанной и прочими кобылицами… Может и младенчик зачаться, и вот что я задумал на случай этакой: послание в Раю нашем, что так как девица сия невеста бога, то и младенец ее – маленький Лай-Лай-Обдулай… не нравится, а? А мне начхать… Бог живой будет в Раю Зеленом, и всякая тварь земная поклонится ему, и стану я выше Моисея. Затрепещут люди, и на землю Твою клеймо свое наложу своею пятой, вот так…»