Когда я наконец добрался до поляны, до меня долетели звуки радости и веселья, и мне показалось, что они стали громче, чем прежде. Я подошел ближе и сквозь листву деревьев увидел поляну, залитую светом костра, вокруг которого танцевали юноши и девушки, они были без головных уборов, и волосы свободно струились по их плечам, одежда в беспорядке, а движения неистовы. Они бесновались у костра, и его свет отбрасывал на их лица красные и черные тени… Жутким представилось мне это зрелище, словно не люди то были, но демоны преисподней собрались на свой зловещий шабаш. И… О Боже! Среди этого безумства, в самом его центре, казалось, далекие от всего происходящего, танцевали Рохус и Бенедикта!
XIV
О Матерь Божья! Что может быть горше зрелища падшего ангела? Я увидел и понял, что Бенедикта, расставшись со мной и отцом своим, сама бросилась в объятия того, от кого я пытался ее спасти!
– Эта отвратная девка сама сиганула в руки Рохуса! – прошипел кто-то совсем рядом со мной.
Оглянувшись, я узнал ту самую высокую кареглазую девушку, что была моим проводником. Лицо ее исказилось ненавистью.
– Как я жалею, что не убила ее. Ничтожный, глупый монах, как же ты допустил, что так случилось?
Я оттолкнул ее в сторону и побежал к танцующим, совершенно не соображая, что делаю.
Да и что я мог сделать?
Но не успел я приблизиться, пьяная компания – может быть, чтобы помешать мне, а может быть, и не замечая меня – взялась за руки и образовала хоровод – живой круг вокруг Рохуса и Бенедикты, – шумом и выкриками выражая восхищение ими.
Сказать по правде, вид танцующей пары радовал взгляд. Он, высокий, стройный, излучающий жизненную силу, являл собой образ легендарных древних греков, а Бенедикта воистину была феей из сказки.
Близился рассвет, на луг уже ложился туман, и ее трогательная фигурка покачивалась, словно плыла, окруженная магической дымкой, а одежда казалась сотканной из пурпурных и золотых нитей волшебной паутины. Ее глаза были скромно опущены долу, лицо светилось внутренним вдохновенным светом, и казалось, вся ее душа, без остатка, растворилась в танце.
Бедное, чистое дитя! Ее безграничная наивность заставляла рыдать меня, но я прощаю ее. Жизнь ее столь скудна и безрадостна! Что ж в том такого, что она так любит танцевать? Да благословят ее небеса! Но Рохус!.. Боже, помилуй и его!..
Пока я смотрел на них и думал о том, что я должен предпринять, моя ревнивая спутница – ее звали Амалия – стояла рядом со мной, изрыгая проклятия и богохульствуя. Все смотрели на танцующих, и когда восхищенные зрители зааплодировали, злоба, охватившая Амалию, словно выплеснулась наружу, и женщина, протянув руки вперед, рванулась к сопернице, стремясь задушить ее, но я преградил ей путь и предостерегающе крикнул: