С этими словами я обратился к вознице. Он, не поворачивая головы и продолжая следить за упряжкой, ответил:
– А ну, поживее, старая черепаха! А хозяин… он лежит рядышком с китаезой! Есть желание взглянуть?.. Понятно, преступники всегда возвращаются на место преступления; я ждал тебя… Ну, двигай давай!
Заслышав знакомый возглас, Фадди-Дадди, эта упрямая черепаха, застыла на месте. Еще не угасло эхо, раскатившееся по ущелью, как волы одновременно, словно по команде, подогнули все восемь своих ног и улеглись прямо в дорожную пыль. Напрасно возница охаживал их шестом по дубленой коже – они были недвижимы. Маленький человечек соскочил с повозки и, не обращая внимания на то, иду ли я следом, двинулся по тропинке. Я пошел за ним.
Четыре года назад я здесь был. И примерно в то же время суток. Время года тоже совпадало. Как и прежде, громко верещали сойки и угрюмо шумели деревья. Во всем этом мне вдруг увиделась аналогия с манерой Джо Данфера – мрачного бахвала и болтуна, чей литературный дар с характерной для автора сдержанностью манер, сочетанием грубости и нежности проявился в единственном его опусе – эпитафии.
Казалось, здесь совершенно ничего не поменялось. Ну, разве что коровья тропинка посильнее заросла сорняками. Но когда мы вышли на вырубку, я понял, что изменилось многое. Среди пней и упавших деревьев теперь было почти не различить тех, что валили по китайской методе, и тех, что рубили по-американски. Варварство Старого Света и просвещенность Нового примирились – как и положено цивилизациям – через распад, прах и тлен. Могильный холмик остался прежним, но весь зарос ежевикой – она вытеснила иных, более слабых собратьев; сгинули и аристократы-цветы, уступив место собратьям плебеям-дикоросам. Но так заложено природой.
Рядом с первой появилась еще одна могила – был большой и неровный холм. Первая будто съежилась от такого соседства. В тени нового надгробия старое терялось, а примечательная эпитафия, укрытая опавшими листьями и мхами, была почти не видна. Что же до литературных достоинств, то новая надпись уступала старой. Более того, шокировала своей краткостью и грубостью:
Джо Данфер. Перекинулся.
Я равнодушно отвернулся от новой могилы и смахнул листья с могильной плиты мертвого язычника, чтобы явить свету насмешливые слова, которые после долгого небрежения обрели, как мне показалось, новый смысл и даже некоторый пафос. Похоже, что и мой проводник, прочитав их, сделался как-то серьезней. По крайней мере, я увидел, что его эксцентричные манеры таят в себе нечто мужественное, достойное. Но длилось это недолго: его лицо приняло прежнее выражение, в котором мешалось что-то нечеловеческое и в то же время мучительно знакомое. Причиной были глаза – большие, отталкивающие и привлекательные одновременно. – Скажи-ка, приятель, – произнес я, указывая на меньшую могилу, – Данфер действительно убил китайца?