Вместе с тестем Фёдор попарился в бане, после чего они хлебнули бражки. Сейчас Фёдор лежит на кровати и читает.
Свежее бельё обнимает остывшее тело. Едва-едва слышно шипит фитиль лампы у изголовья. Наволочка на мягкой подушке холодит шею, она настолько чиста, что, кажется, даже попахивает снежком. Хорошо дома!
Фёдор читает, а сам, насторожённо отвернув от подушки ухо, прислушивается — не стукнет ли дверь, не войдёт ли Стеша. «Ну-ко, вставай, поужинаем, ишь прилип, не оторвёшь…» Она вроде недовольна, голос её чуточку ворчлив… А как же без этого — жена! Нет, не слышно, не идёт. Он снова принимается за книгу.
Когда Фёдора спрашивали: «Что больше любишь читать?» — он отвечал: «Льва Толстого, Чехова…» Или завернёт — Густава Флобера, вот, мол, с какими знакомы, хвати-ко нас голыми руками. Но кривил душой, больше любил читать Жюль Верна или Дюма.
Шипит фитиль лампы… Под стекло подплывают акулы, заглядывают внутрь лодки, медузы качаются в зеленоватой воде… Стеша сейчас на кухне, войдёт — только что от печи, всё лицо в румянце, если прижаться — кожа горячая… Что-то долго она там?
Хорошо дома! Хорошо даже то, что приходится уезжать, жить в МТС, ночевать на нарах… Каждый день здесь — мягкие подушки, скатёрки, тёплая постель, — пригляделось бы всё, скучновато бы показалось, поди б и жена не радовала. А побегаешь по мастерским, с недельку поворочаешься на жёстком тюфяке, повспоминаешь Стешу с румянцем после печного жара — тут уж простая наволочка на подушке, и от той счастливый озноб по всему телу, всё радует, в каждой складочке половика твоё счастье проглядывает. Хорошо дома!
Фёдор уронил на грудь книгу, улыбался в потолок…
Мягко ступая чёсаночками, вошла Стеша.
— Ну-ко, вставай, поужинаем…
Фёдор не ответил. Жестковатые кудри упали на лоб, на обмякшем лице задержалась лёгкая, неясная улыбочка. Он спал.
Дорожка от калитки к крыльцу расчищена от снега, у колодца срублен лёд. Тесть, Силантий Петрович, с топором в руках стоит посреди двора и внимательно из-под лохматой шапки разглядывает поперечину над воротами. У ног его лежит сосновое бревёшко.
Утро только началось, а уж он разбросал снег, подчистил у колодца, сейчас целится поставить вместо осевшей новую поперечину на ворота. Фёдору немного совестно — он-то спал, а старик работал.
Приходилось уже замечать: идёт тесть от соседей — несёт спрятанную в рукав стёртую подкову. Он её нашёл на дороге и не оставил, поднял: В сенцах, в углу, стоит длинный, как ларь, дощатый ящик. Весь он разгорожен внутри перегородками на отделения — одни широкие, вместительные, другие глубокие, узкие, рукавицей можно заткнуть. В одно из этих отделений и попадёт старая подкова. Она, может, и не пригодится при жизни старика, а может, кто знает, и в ней случится нужда. Пусть лежит, места не пролежит. Фёдор знал — стоит только попросить: «Отец, свинья переборку раскачала, скобу надо вбить…» или: «Гвоздочек бы, Стеша под зеркало карточки прибить хочет…» И тяжёлая скоба и крохотные, еле пальцами удержишь, гвоздики сразу же появятся из ящика Силантия Петровича.