.
Представители же хорватской и словенской интеллигенции, напротив, считали возможным сплочение югославян под скипетром династии Габсбургов, но при условии дарования им тех же политических прав, какие имели немцы и венгры. И в этой связи они требовали замены дуализма австро-венгеро-югославянским триализмом. Немалое их число приветствовало оккупацию, а затем и аннексию Боснии и Герцеговины, видя в том усиление славянского фактора в монархии и пролог её внутренней перестройки. Что же касается австрийских и венгерских сербов, то многие из них с нескрываемой симпатией смотрели в сторону Белграда.
Вместе с тем, следует особо подчеркнуть, что все разговоры о «югославянском единстве» велись накануне войны в основном в интеллигентской и студенческой среде. В белградских же коридорах власти о нём не было принято говорить вслух. Приоритет отдавался более насущным и жизненным задачам: освоению и обустройству новых территорий на юге и гармонизации отношений с Черногорией в условиях, когда оба независимых сербских королевства наконец-то соприкоснулись своими границами. О том, насколько более важными были для Пашича переговоры о реальном сближении Сербии и Черногории в сравнении с абстрактными лозунгами единства югославян, свидетельствует и российский посланник в Белграде Н. Г. Гартвиг. Сообщая в начале апреля 1914 г. в МИД о начавшемся диалоге, дипломат отмечал, что «Пашич находил желательным оставить ныне в стороне все заботы о “неосвобождённых ещё сербских братьях и целом югославянстве”, а подумать о мерах, которые на деле скрепили бы узы единокровных народов (сербов и черногорцев. – А. Ш.)»[103].
Итак, очевидно, что даже при наличии определённого югославянского «крена» в общественном мнении (явно усилившегося после побед в Балканских войнах), Пашич в своей реальной политике отдавал предпочтение решению внутрисербских, назовём это так, проблем. Югославянская же перспектива лежала для него далеко за «всесербским» горизонтом. И вряд ли вообще предполагал сербский премьер, которому в год начала войны исполнилось 70 лет, что он и современное ему поколение политиков окажутся не только свидетелями, но и активными участниками югославянского объединения. Саму возможность реализации этой идеи он, казалось, добровольно отдавал в руки будущих поколений. Но история распорядилась по-другому…
Как бы там ни было, с началом войны сербским руководством был поставлен «югославянский вопрос». Однако в условиях во оружённого противостояния он оказался в очевидной зависимости от военно-политической конъюнктуры. Можно даже говорить о его использовании в политических целях. Не секрет, что в противоборстве с Австро-Венгрией Пашич рассчитывал на её югославянских подданных как потенциальных союзников. По свидетельству секретаря сербского лидера, декларация о военных целях Белграда приобрела югославянскую «упаковку» лишь после того, как Пашича убедили в том, что «это поможет Сербии в войне, так как вызовет выступление югославянских и иных славянских народов Австро-Венгрии»