– Игумен ждет тебя, брат Пустельга. Он все знает! – Брат смотрит на меня пристально и широко улыбается; огромный шрам, прочерчивающий его лицо наискосок, растягивается и белеет.
– Я ведь убью тебя, брат Пустельга. – В моем голосе лед, а в груди бушует пожар. – Как и других своих братьев. Передай Игумену, что я могу убить и его.
– Это вряд ли! – отвечает монашек со шрамом. Перерезать ему глотку – легко, но он слишком далеко; не успею догнать. – Он будет ждать тебя на Поле стрел. Если не придешь, он сам придет за тобой.
Это был самообман. Еще мгновение назад я думал, что обида сгорела, что возникшая легкость и есть путь наверх. Но нет… Ненависть снова сдавливает грудь, а потом распаляет бесконечный пожар души. Ненависть – мои крылья.
Я чувствую, как дрогнула бровь. Придется подождать несколько мгновений, чтобы не дрогнул и голос:
– Даю слово: встреча с Игуменом состоится.
Мой собеседник улыбается и подобострастно кивает несколько раз, чтобы спустя короткое мгновение бежать со всех ног в сторону порта. Почему он так ценит свою жизнь? Он же брат – один из нас, впрочем, это уже не так важно.
II
– Что пьет инок? – спрашивает корчмарь. Он из восточных провинций, его выдает акцент.
– Воду.
– Добже, добже, – кивает корчмарь и улыбается. – Что инок ест?
– Хлеб.
– Святоцть, вера. Бардзо добже.
Этот человек чудовищно болтлив. Я испытываю почти нестерпимое желание причинить ему боль. Мне хочется, чтобы он кричал и умолял остановиться. При других обстоятельствах я бы так и поступил, но Кодекс велит воздерживаться от излишнего насилия при исполнении епитимьи.
Нужно дождаться брата Пустельгу; на эту епитимью мы идем вместе.
Откусываю кусочек хлеба: вкусно. Корчмарь глубоко верующий человек, иначе бы он подал черствый ломоть с привкусом плесени, как то бывало десятки раз. Вода немного сладковатая, чистая и свежая, подготовленная для варки пива.
Мой брат опаздывает – тому явно есть причина. Становится тревожно. Если он не явится до вечера, я не буду рисковать и пойду на епитимью один; всегда есть опасность, что враг ринется искать и других братьев. А врагов у ордена Серой радуги с годами становится все больше.
В дальнем углу корчмы, у самой стены, разместилась шумная компания. Четверо мужчин. Они одинакового телосложения – крепкие, но с внушительной прослойкой жира; если приглядеться, то можно заметить – они примерно одного роста и одного возраста. Понтигалы, элитные воины пана Псаря. Говорят, один понтигал в бою заменяет троих солдат. У меня нет желания это проверять.
Темнеет: брат, ну где же ты? И будто бы в такт нарастающему волнению он входит в корчму: целехонький, без следов крови, без одышки от долгого бега. Брат садится рядом; улыбается, и шрам на его изуродованном лице растягивается и бледнеет. Добрый корчмарь тут же приносит ему поднос с ломтем свежеиспеченного хлеба и кувшинчиком воды.