Удар стилета заставляет ее поперхнуться словами. Проститутка, распластавшись по полу, громко булькает, из ее горла толчками вырывается кровь. Она едва слышно хрипит, что-то беззвучно шепчет, глядя мне в глаза. Кашлянув напоследок разок-другой, она переворачивается на бок и умирает.
Я уже собираюсь уходить, но спиной чувствую чей-то взгляд. Оборачиваюсь, через приоткрытую дверь вижу, что смежная комната – небольшая каморка с двумя кроватями и крошечным столом. На пороге стоит девочка, на вид пять-шесть лет, белокурая и зеленоглазая; она могла бы выглядеть милой, если бы не большой нос-картошка – совсем как у матери.
– Тише, – говорю я вкрадчиво. – Тише, дитя Божие.
Девочка округлившимися от страха глазами смотрит сначала на мертвую мать, затем на меня, затем переводит взгляд на стилет в моей руке. Ее глаза наполняются слезами, уголки рта ползут вниз, вот-вот разрыдается.
Нас отделяет несколько шагов, слишком далеко, чтобы ударить вовремя. «Мама, – вырывается надсадный крик. – Мамочка! Убили, убили!» Ребенок продолжает истошно орать, хлопает дверью, щелкает пружина замка. Дергаю ручку: закрыто.
Внизу начинается переполох, я слышу звук падающих стульев и бьющейся посуды. Брат Пустельга…
Из тайных ножен, вшитых в подкладку рукава, я достаю кинжал: им можно резать и рубить, а не только колоть. Держа перед собой клинки, решительно иду вперед; годы тренировок прошли недаром – поступь мою не могут выдать даже скрипучие доски, но что мне она теперь?
Из-за запертых дверей слышится возня, громкие вздохи и стоны. Тихо радуюсь, что переполох внизу не испугал клиентов продажных девок: с суматохой всегда хуже.
Мне удается ударить первым: понтигал, поднимавшийся по лестнице, получает удар стилетом в сердце. Я ловко подсекаю раненого врага, и он падает на товарища, бредущего следом. Два толстомясых здоровяка кубарем катятся с лестницы. Один понтигал заменяет троих солдат? Ха! Ложь, как и всё вокруг.
Пока мои визави, мертвый и живой, катятся вниз, я решаю сбежать по перилам, но это оказывается огромной ошибкой: древком бог весть откуда взявшегося протазана меня подсекают, и я лечу вниз. Целых девять футов разделяли меня и пол, девять футов до боли. Удар выбивает из легких весь воздух, стилет и кинжал улетают в неизвестность. Осознание собственной беспомощности взбадривает не хуже ведра ледяной воды: я безоружен, лежу спиной кверху.
– Это тебе за Яцека, курва! – Тяжелый сапог с хрустом врезается в ребра и даже немного подбрасывает меня. Больно, чудовищно больно, но я умею терпеть. Еще один удар – на этот раз в лицо, я картинно перекатываюсь; распластавшись по доскам, делаю вид, что потерял сознание.