Жидкость маслянистая, горькая на вкус, ее тяжело глотать, а сделаешь глоток – просится наружу. Но мы привыкли, что слово Игумена – закон. Никто не проронил и капли.
Но мучения наши сменились сладкой негой. Блаженство растеклось по всему телу и, кажется, достигло души. Мне хочется смеяться и танцевать, я вспоминаю дни, когда в отчем доме было много еды и я подолгу играл с младшей сестрой, а иногда и подменял мать в ее бдениях. Я снова счастлив.
– Как тебя зовут, отрок? – спрашивает Пустельга. Счастье пьянит; я не сразу понимаю, что вопрос адресован мне.
– Что?
– Имя, мальчик. Как тебя звали в миру?
– Томислав, брат Пустельга…
– Томислав? Очень хорошо, брат, очень хорошо!
Я отрешенно наблюдаю за тем, как Пустельга макает перо в чернильницу и пишет аккуратные ровные буквы на моем члене. У брата красивый почерк, но я не умею читать.
– Это твое имя – твоя личность. Сегодня ты с нею расстанешься, очистишься от бремени всего мирского.
Я слышу слова, но не до конца осознаю их смысл. Вокруг происходит какое-то мельтешение, но я уже не в состоянии уследить за процессом: пьянящая нега оставила мне лишь одно умение – слушать.
Что-то слабо всполохнуло внизу живота: боль. Я почти не почувствовал. Брат Пустельга подносит на ладони к моему лицу мои же гениталии.
– Ты должен съесть, глотай.
Ритуал кажется мне донельзя забавным, и я с радостью повинуюсь. Вкус белесой маслянистой жидкости перебил все прочие, я не чувствую вкуса собственной плоти. Жую, глотаю. Затем брат вновь дает испить противной жижи.
– Первый глоток для тебя, второй – для твоего брата. Просто оставь во рту.
Слушаюсь и даю Пустельге нагнуть мою голову к кровоточащей дыре на месте гениталий моего брата по несчастью.
– Прильни ртом и полощи. Ты, – он обратился к мальчишке напротив, – потом сделаешь то же самое.
Сегодня каждый из нас простился с самим собой. Если Воробьям запрещалось называть свои имена, то у Рябинников их просто нет.
Окончание ритуала совсем уж выбивает почву из-под наших ног: мы валимся без сил, не способные пошевелить даже пальцем.
Игумен был заботлив. Пока мы спали, он запек в углях пару человек. Пустельги куда-то пропали, но кого это волнует? Когда мы просыпаемся и чресла наши горят адским пламенем, нас, по крайней мере, ждет сытная пища.
VI
Ставни на башне легко поддаются: купец изнутри запер их на засов, но мой смуглый брат почти без шума отворяет окна, поддев засов проволочным крюком.
Безмолвными тенями мы проникаем в добровольную тюрьму пана Пацека, и неожиданность играет нам на руку.
Брат пускает один из своих дротиков, и тот попадает в шею купцу, мгновенно его парализовав.