Когда с вами Бог. Воспоминания (Голицына) - страница 136

бывший одно время прокурором Святейшего Синода и долго Московским губернским Предводителем Дворянства, который по нескольку раз арестовывался, а в тот момент находился в Бутырках. Он всегда старался всем помочь, даже будучи в заключении. Когда нас выпустили на волю и мы не знали, как жить дальше, Соня Самарина по его поручению принесла нам столовое серебро для того, чтобы его продать и как-то существовать. Это серебро принадлежало Московскому Дворянскому Собранию, которое использовало его прежде для торжественных и праздничных обедов, в которых Фрумоша принимал часто участие. Его исключительная доброта многим в заточении служила поддержкой. Его глубокие знания православия привели к тому, что он был назначен кандидатом на патриарший престол, но когда в начале революции выбирали Патриарха, он по своему смирению отклонил свою кандидатуру. Умер он в тюрьме, вскоре после нашего отъезда из Совдепии, но в промежутках между арестами он жил под Троицей с дочерью Таней[177] и сыном Юрием, который позже крепко сдружился с Масолей, Лапом и Алекушкой.

Все эти светлые образы друзей всегда выступают в памяти, когда в неделю перед Великим постом читаю или слышу в церкви (теперь так редко приходится там бывать) притчу о Страшном Суде, где говорится: «в темнице бые и придохом ко мне», тогда с особым приливом благодарности вспоминаются мне все добрые друзья, и я молюсь о них и благодарю за них. Если были тяжкие минуты в те годы, не только физические, но и моральные, то доброта, забота не только друзей, но совсем посторонних людей, которых Бог в своем милосердии посылал нам на жизненном пути, несли нам утешение и поддержку и помогали нам видеть, для чего идем мы этим путем, за который мы должны в смирении благодарить Бога и Отца нашего, который ежеминутно озарял его Своей заботой и любовью.

Вспоминаю, когда много позже мы оказались в Англии, нас расспрашивали о наших похождениях, которые тогда еще не были так избиты, как теперь, когда тысячам удалось убежать от ужасов Совдепии, то меня поражало обычное вступление к расспросам в виде: «You will excuse our asking you? It must be too painful to speak about all this?»[178] Как будто больно или неприятно вспоминать и говорить о любви к вам Отца Небесного, доброте друзей, чудесах Милосердия Божьего, о ласке и помощи стольких людей, которых мы встречали и которые мне казались живым примером к тому, чему учили нас наши дорогие родители. Вспоминается мне один случай, как одна молодая еврейка пришла к нам в лагерь и сказала, что принесла передачу для священников. Таких среди нас было трое. В передаче были селедки и хлеб. Тогда это считалось роскошью. От Самариных позже я узнала ее историю. Она тайком от семьи ходила в церковь к православной службе, приобрела Евангелие, стала его изучать, затем стала учиться у священника и, наконец, крестилась. Когда родители узнали об этом, то выгнали ее из дома, она оказалась на улице без средств. Ее приютили добрые люди. Она посвятила себя служению заключенным священникам, разнося им передачи. Тогда в каждой церкви был организован сбор для заключенных, а перед Рождеством и Пасхой собирали и вещи помимо еды. В каждом приходе разносили по известным дням передачи. Чаще это были женщины, так как мужчины сидели по тюрьмам. Она была одной из таких разносчиц. Я с ней подружилась. Она передавала мне маленькие Евангелия для раздачи. Потом я бывала у нее в маленькой чистой комнатке. Где она теперь, не знаю, но поминаю ее в своих грешных молитвах, как и других благотворителей.