В другой раз одна из женщин, кажется жена или сестра одного из комиссаров, вздумала переодеться в мужское платье. Она вообще была веселой проказницей. Этот наряд обтягивал ее до крайностей. Она подхватила меня под руку и прошлась, кривляясь, по кухне. Вдруг мы увидели, что комендант идет на проверку раньше обычного. Мы ринулись обратно к себе. Проказница прыгнула в первую койку и накрылась одеялом. Когда на проверке он ее не обнаружил и спросил, где она, та приподняла голову, сказав, что она тут, но не может подняться. Он процедил что-то нелестное, но этим и ограничился.
Время шло, и заключенные менялись. Все радовались, когда кто-то выходил на волю. Они всегда обещали навещать оставшихся, но никогда никто из них этого не сделал. Много перебывало хороших людей, и все так сплотились, будто знали друг друга всегда. За редкими исключениями, преобладали братские отношения. Если вначале была некоторая враждебность и настороженность, то потом они исчезали. Масоля была душою лагеря, хотя нередко падала духом, не видя конца нашему заключению. Я однажды получила от тети Муфки письмо с Кавказа. Как сейчас вижу нас сидящими во дворе лагеря и читающими его. Тетя сообщала о Ловсике и Лапушке, что они, мол, под влиянием сомнительной девицы и что я должна вызвать их с Кавказа. Как я могла это сделать, если даже не знала их адреса? Позже я узнала, что то были наветы ее детей. Не стоило об этом говорить, но тогда было очень тревожно за них. Мы с Масолей сидели, глотая слезы.
Слава Богу, что наши родители приучили нас с детства искать утешения у Господа, поручив своих дорогих Ему, я всегда знала, что вы в руках Божьих, и только усиливала свою молитву. Хотя наше заключение было пожизненное, я верила, что Господь не оставит нас и в Его власти «сокрушить медные двери и запоры железные сломать», когда нужно. Так и случилось: за нас, без нашего ведома, хлопотали разные добрые люди, и вдруг нам сообщили, что мы свободны! Нас тронула всеобщая радость по этому поводу. Когда же мы поняли, что можем уйти, нам стало жаль расставаться с друзьями. Столько вместе было пережито! Сколько смиренных уроков видели мы в тех, кто без озлобления, без горечи несли свой крест. Многому нас научило это общение. И теперь я благодарю Бога за каждую минуту наших кажущихся несчастий. О том, что мы свободны, нам сказали к вечеру и велели сразу же собирать вещи и уходить. Мы уложились с учетом того, что нас обыщут. Мы только не знали, как спрятать письма Сечени к Масоле. Переписка была строго запрещена. За несколько дней до нашего освобождения его снова куда-то увели. Нам велели идти в лагерную контору за пропуском. Масоля запрятала письма в карман. При входе в контору мы встретили Ростопчину, которая знала о письмах, она быстро сказала Масоле, чтобы та на время обыска отдала их ей. Масоля так и сделала. В конторе все наши вещи вывернули, но личного досмотра не устраивали. Процедура длилась так долго, что уже стемнело, когда нас выпустили. Мы наскоро попрощались и около 11 вечера вышли, не зная, куда идти. В Москве у нас не было пристанища. К тому же в полном мраке за отсутствием фонарей неясно было вообще, в какую сторону двигаться. Мы в результате пошли наугад, а я мысленно просила Бога вывести нас куда-нибудь. Я вдруг вспомнила, что тетя Машенька Каткова живет неподалеку от той улицы, куда мы попали. Я решила зайти к ней и просить приюта на ночь. Бродили мы долго. Наконец с трудом нашли и позвонили к ней. Она очень удивилась нашему неожиданному появлению, но по доброте душевной тотчас приняла и уступила комнату. У нее были жильцы, Четвериковы: муж, жена и девочка лет двух. По тем временам, когда люди ютились в углах, тетя жила довольно просторно, благодаря тому, что в домовом комитете не было большевиков. Тетя дала нам свою маленькую гостиную и разрешила оставаться так долго, как нам было удобно. В гостиной висел большой портрет двух ее погибших в один день на войне сыновей, когда погиб почти весь цвет русской Гвардии. У одного осталась молодая вдова, с которой он прожил меньше года. Позже она вышла замуж за Колю Апухтина, потерявшего на фронте руку.