Наконец Масоле назначили операцию. Она очень боялась, но доктор ее утешил, что боли не будет. Мне он сказал, что может оказаться осложнение со стороны женских органов. Я ожидала окончания операции. Наконец Масолю вывезли. Вначале я испугалась, что она умерла, так бледна и неподвижна она была. Сестра шепнула мне, что операция прошла удачно. Масоля вскоре поправилась. В это время в другой палате находилась после выкидыша Надя Раевская, с сестрой которой, Тасей Мухановой, мы дружили в Царском. У нее были две девочки и премилый муж, Шурик, который служил в каком-то ведомстве по снабжению дровами. Жили они на Арбате в маленькой квартирке, которую делили с Сонечкой Энгельгардт, рожд. Катковой, бывшей товаркой моей юности, так как ее отец, Михаил Никифорович Катков, был лучшим другом моего отца. Пока Масоля лежала в больнице, я часто заходила к живущим с нами через улицу Сабуровым и Волковым. Однажды в мое отсутствие меня разыскивал приезжавший в автомобиле какой-то тип, который, не застав меня, поднялся к ним и дал понять, что ему известно, что я там бываю. Я уже говорила, что, кроме большевиков и иностранцев, на машинах тогда никто больше не ездил. Поэтому появление этого типа им и мне показалось подозрительным. Через несколько дней он повторил свой визит и настойчиво расспрашивал, как можно меня застать, и просил передать, что в такой-то час снова приедет ко мне и просит меня быть дома. Он даже представился, но я забыла его фамилию, что-то вроде Государского, которой я никогда не слышала. Сабуровы умоляли переночевать у них, они боялись ловушки и нового ареста. В таком случае было бесполезно скрываться, это может только повредить мне и окружающим. В таких случаях, я считала, надо не показывать страха. Я их поблагодарила и пошла к себе, а они перекрестили меня так, как будто я шла на смерть. Я никогда не забуду их доброты и помощи. Ложась спать, я особенно просила Бога указать мне дальнейший путь и уберечь от ареста, чтобы моя Масоля не осталась совсем одна. Понятно, что ей я ничего не сказала. На другой день в назначенное время раздался условленный трехкратный автомобильный гудок, по которому я должна была открыть дверь. Я сделала вид, что абсолютно спокойна, и с заколотившимся сердцем пошла открывать. На площадке стоял средних лет военный с бородкой, одетый в серую поддевку. Я пригласила его войти. Он хотел говорить со мной наедине, и я его отвела в свою комнату. Дома никого не было, и я заверила его, что нас не подслушают. Наконец он рассказал о себе и своем деле: «Вы не должны пугаться того, что я разъезжаю на автомобиле, я делаю это по делам службы, хотя недавно еще был в заключении и сидел с женихом вашей дочери, он-то и просил повидать вас и передать письмо». У меня, конечно, мелькнула мысль о провокации, но письмо я уже взяла, как бы соглашаясь с тем, что он говорил. На мой вопрос, откуда у него наш адрес, он сказал, что долго искал нас и узнал о нашей дружбе с Сабуровыми. Он спросил, не хочу ли я сейчас же прочесть письмо и ответить Сечени. Письмо я прочла и сказала, что ответа не требуется. Оно было по-французски, как все его письма. Все это время мы стояли. Я попросила его сесть, но он торопился по делам. Я поблагодарила его за хлопоты. Он вызвался в любое время нам помочь, если потребуется, и дал свой адрес. Позже у Сечени мы узнали, что он был его сокамерником и сам вызвался передать письмо, когда узнал о своем освобождении. Я долго не говорила Масоле ни о письме, ни о встрече, боялась ареста за переписку и не хотела, чтобы Масоля опять пострадала.