В очереди была шумная француженка. Мы с ней часто оказывались рядом на скамье. Однажды она вдруг сказала по-французски: «Не отчаивайтесь, мадам, не теряйте мужества. Видите ли, я уже несколько раз получала отказ, несмотря на то что я француженка, но я прихожу снова и буду делать это до тех пор, пока они меня не отпустят. Я ненавижу их и не скрываю того». Было приятно ее видеть из-за этой уверенности в положительном исходе. Я ее просила говорить потише, чтобы не привлекать к нам внимания, но она кричала о том, что у нее есть все права говорить, что думает.
Несколько раз я встречала там Алю Хитрово, урожденную Голицыну, родственницу Родзянко, бывшего Председателя Государственной Думы. Сама она уезжать не хотела, но помогала в этом своей сестре.
В то время в Москве снова появились представители шведской миссии по помощи голодающим, и милый Лавруша, бывший в курсе наших планов на отъезд, пригласил нас на обед в миссию, чтобы обсудить наше положение. Эта миссия переехала в один незаметный особняк в одном из переулков. Эти помещения отличались особой чистотой, которую мы тоже старались у себя поддерживать, тогда как большинство людей махнуло на это рукой. Наш знакомый поваренок (сын Васильчиковского Василия Ивановича), когда приходил к нам, всегда говорил: «Почему это у вас всегда так чисто, а другие господа так грязно живут?» Исключение составляли тетя Машенька Каткова, Сабуровы со своими сожителями, а также Анна Борисовна Сазонова, которая ухитрялась свою темную каморку, куда не проникал солнечный луч, а в коридоре бегали крысы, содержать в идеальной чистоте. После обеда у Экстранта[210] подавали кофе из патентованного специального устройства, которое я тогда впервые увидела, и теперь <оно> получило такое распространение и даже отживает свой век, заменяясь другими, более совершенными. Экстрант нам сказал, что у него дело к Енукидзе, и предложил мне поехать с ним, чтобы добиться разрешения на отъезд и служить ему переводчиком. Он обещал получить для нас аудиенцию и отвезти меня в Кремль на своем автомобиле. В назначенный день и час он заехал за мной, и мы отправились. При виде Экстранта в мундире ворота открылись сразу, и мы спокойно подкатили к зданию суда. Мы поднялись по знакомой мне лестнице, и секретарша пообещала, что нас вскоре примут. Через некоторое время вышел Енукидзе в неизменной косоворотке и с тем же благожелательным лицом. Экстрант объяснил ему суть нашей просьбы, особенно прося похлопотать, чтобы Лапа отпустили со мной. Тогда Енукидзе сказал: «Вы, вероятно, хотите для него временную визу, чтобы окончить образование?» Я, конечно, пришла просить о постоянной визе, но он так пристально смотрел мне в глаза, что я поняла, что нас подслушивают, и подтвердила это его предположение. Видимо, на моем лице отразилось разочарование, так как он сказал в конце: «А там видно будет». Он вежливо простился с нами, и мы ушли. Экстрант в автомобиле спросил, почему я согласилась на такие ограничения для Лапа, но я сказала, что поняла по манере поведения Енукидзе, что должна соглашаться и ни на чем больше не настаивать. Лап был доволен результатом нашего похода. Он был рад за меня, что я смогу выбраться, а Кися делала все, что в ее силах, чтобы удержать его возле себя.