Со временем в Лондоне я получила эту картину и все, что я передала через англичан. В числе этих вещей были также виды Марьина, которые Фрумоша сам снимал. Я всегда его дразнила, помогая снимать, проявлять и печатать, а он говорил мне: «Когда-нибудь ты будешь им рада». И он оказался прав: я люблю смотреть на эти милые фото, которые висят у меня в комнате и которые я пересняла для всех вас. Они мне напоминают дорогое прошлое и нашу счастливую семейную жизнь в милом Марьине. А попали эти фотографии ко мне следующим образом. Когда я уже жила с Лапушкой и Соней Мамоновой, то мне прислали пакет с фотографиями и письмом Оленина, он был соседом дяди Вали по имению и часто навещал его в Дубровках. В письме он мне говорил, что после смерти дяди Вали Фрумошка послал ему их из Дубровок в память о дяде Вале, которому они принадлежали. Эти фото, которые ему были очень дороги, он послал мне, думая, что после всего случившегося у нас их больше нет, а у него они больше не могут быть в сохранности. Письмо было очень теплым и сердечным. Я его никогда прежде не видела, но слышала о нем от дяди Вали, столь с ним дружного, и от Фрумошки, когда тот навещал больного дядю в Дубровках. Кто принес это письмо, я уже не помню, как и то, каким образом я отправила ему благодарственный ответ. Эти фотографии мне напоминают последнюю осень, проведенную нами в Марьине, когда Фрумошка уже неважно себя чувствовал после простуды на охоте. Земский врач мне говорил, что он совсем поправился, тогда как фельдшерица говорила, что ей не нравятся желтые пятна на лбу у Фрумошки, но тогда невозможно было уговорить его обратиться к специалисту. Мы тогда, по обыкновению, собирались ехать в Волышево и Княжьи Горки на охоту, и в то время у нас гостила Вера или Соня Масленникова. Фрумошка почему-то решил тогда привести в порядок все свои негативы, убранные в черные деревянные ящики под номерами, наводившими на меня почему-то тоску. Наверное, в них для меня было что-то траурное. Мы их каждый вечер до нашего отъезда разбирали по категориям и составляли к каждому ящику список. Плохие отбирали в кучу, и Фрумошка отправлял их в садоводство для починки парников из-за их подходящих для того размеров. Мы работали в кабинете Фрумошки, куда поочередно приносили эти ящики из лаборатории, а затем водворяли их на место. В последний вечер Фрумошка мне сказал: «После моей смерти скажут, что покойный был очень аккуратен, – а потом добавил: – Бррр!» Так он всегда выражал ужас, хотя был одним из самых храбрых людей, которых я когда-либо встречала, но смерть и вид смерти его как-то особенно пугали. Он повторил: «Бррр! Как я не люблю это слово – покойник!» Мы с Верой стали его дразнить: я для того, чтобы скрыть боль, пробежавшую по мне. Когда после его смерти я с тобой, Аглаидушка, и с Верой разбирали его вещи, я вспомнила его слова, оказавшиеся предчувствием.