Когда с вами Бог. Воспоминания (Голицына) - страница 207

Тем временем я улучила момент и сказала Тюреньке о наставлениях Вавы, и она мне посоветовала поговорить об этом с Aunt Aunt. Она была единственной дочерью своих родителей, красавица и обладала чудным голосом. Мать возила ее в Италию учить пению. В Риме один из лучших скульпторов того времени сделал из мрамора ее бюст, и, судя по нему, она была очаровательна. Затем она вышла замуж за военного, служившего в колониях, что позволило ей много разъезжать. У них был единственный сын, которого они обожали. Он влюбился все в ту же злополучную сестру Мозер, Эдит, которая увлекла его, а затем бросила, и он с отчаяния уехал на англобурскую войну, где и погиб. Aunt Aunt ездила на его могилу и никогда не смогла простить Эдит ее бессердечного отношения к ее мальчику. После отставки мужа они больше жили в Шотландии, где он занимался скульптурой по дереву вроде той, что так распространена во Флоренции. Она показывала мне его работы, изготовленные им в виде сюрпризов: ящички, столы и даже камин, который потом в ее доме перешел к Джиму.

Несмотря на сдержанность, она обладала золотым сердцем. Она была предана Фазеру, но глубоко скорбела о его пристрастии к той женщине, погубившей ее сына и кончившей самоубийством. Вот с ней я вступила в разговор по поручению Вавы, извинившись за такую тему, столь не принятую у нас, особенно когда родители живы и живут в хороших условиях. Мне особенно неприятно об этом говорить, так как я по бедности ничего не могла дать Тюре. Она отнеслась с пониманием и сердечностью, сказав, что у них это вполне принято и ее брат, наверное, сделает что может. Она прибавила, что я, вероятно, знаю, какое для всех горе эта его привязанность к Эдит, которая пользуется его чувством, чтобы извлекать из него деньги, принадлежащие по праву его детям. Она обещала сказать Фазеру о моем желании (скорее, нежелании!) говорить с ним. Мы с Тюрей ожидали этот неприятный для меня разговор.

На следующий день, когда Фазер с Джимом вернулись и выпили чай, Фазер сказал, что будет рад видеть меня у себя в кабинете. Я только успела незаметно пожать руку Тюре и пошла с ним. «Во! Как страшно!» – говорил о. Петр в Новгороде. Он привел меня в свой, оказавшимся очень уютным, кабинет и усадил в кресло. Забыла упомянуть, что я обсуждала этот вопрос с Джимом, и он одобрил разговор. Конечно, я мысленно молила Бога о помощи, чтобы он наставил меня сказать необходимое и не говорить ненужное. Я изложила ему то, что прежде говорила его сестре. Он сказал, что рад этому разговору, потому что сам как раз хотел поднять этот вопрос и сделать settlement на имя Тюри какой-то суммы, которой не помню и которой он так и не положил на ее имя, ибо Эдит поглощала все больше и больше денег, разорив его окончательно. Но он говорил, что счастлив иметь ее дочерью и что он всегда старался делать для детей, что может. Он сказал, что я, видимо, знаю, что он не живет с Мозер, и собрался было ее критиковать, но я не дала ему сделать это, прибавив, что имела удовольствие с ней близко познакомиться, оценить и полюбить и что хотя не считаю себя вправе вмешиваться в его семейные дела, однако хотела бы ему сказать, что знаю, до какой степени Мозер его любит и как болезненно переживает она их разлад. Тогда он заговорил о том, что Мозер восстанавливает детей против их тети Эдит и что Тюря даже отказалась у нее бывать, хотя бы из приличия, как это полагалось перед свадьбой. А дело было так. Тюря собиралась до свадьбы нанести ей официальный визит, хотя со слов Джеймса знала о тяжелых семейных обстоятельствах, но он хотел сначала пойти один, а затем уже вместе с ней. По приходе к Эдит он узнал от нее об ожидаемом визите Тюри. Он подтвердил, что та действительно к ней собирается. Тогда она стала говорить о том, что это может быть даже выгодно для них, так как поможет уговорить отца прибавить им денег, и что она может оставить им свое состояние. «В таком случае, – ответил Джим, – она, конечно, не придет». С этим он встал и ушел. Я рассказала Фазеру, как было дело и отчего Тюря так и не пошла к ней, хотя собиралась. На это он возразил, что Эдит сказала ему, что это все неправда. Я в ответ на это выразила полную уверенность в том, что он и Мозер учили своих детей только правдивости, а потому Джим наверняка сказал правду. Кроме того, мне казалось, что он должен ценить в детях их лояльное отношение к матери. Наш разговор оказался длиннее, чем я думала, и мы расстались друзьями, по крайней мере, я думала, что мы поняли друг друга и что я не допущу, чтобы при мне хаяли бедную Мозер. Провожая меня, он спросил, не хочу ли я осмотреть дом. Мы вернулись за Тюрей, и он провел нас по всему дому, показал огромную кухню и все объяснял. В столовой на маленьком столике лежали какие-то серебряные вещи, и он подвел меня к нему и показал портсигар, сказав: «This was the last present of my sailor boy and when we parted he thanked me for all I had been to him».