Ты сердцу русскому открылась
Любвеобильною душой,
Когда, рыдая, ты стремилась
Туда, к нему, в час роковой.
Заря, ты солнце предвещала!
Восход лучами был богат.
Зарей вечерней осияла
Его ты сумрачный закат.
С тобою смерть нас породнила,
И пред страдальческим одром
Вся Русь тебя усыновила
В благоговении немом.
Ты наша! Будь благословенна.
Тебя Россия поняла.
Тебя коленопреклоненно
В молитвах Русской нарекла.
И просиял Он, умирая,
Когда предстала ты пред Ним.
Так душу пред вратами Рая
Встречает Светлый Херувим.
Князь Николай Мещерский
Это называлось «На смерть Наследника» и было одним из первых стихотворений, которое мы выучили детьми.
Мама была дружна с Дарьей Федоровной Тютчевой, фрейлиной Императрицы Марии Александровны, так что знала все, что происходило при Дворе. Когда уже слабая и больная Императрица узнала о связи Государя с Долгоруковой, она сама предложила поселить ее во дворце, чтобы ему не приходилось совершать поездок к ней, подвергая себя опасности покушений. Чего ей это стоило, видели и понимали окружающие ее!
У Долгоруковой тогда уже были дети от Государя. Он, конечно, обрадовался предложению больной Императрицы, и Долгоруковой с детьми отвели квартиру во дворце. Дети ее носились всюду, и больная слышала и видела их, но несла свой Крест с христианским смирением и достоинством Царицы.
«La Princesse Dolgorukoff ne ménage pas l’Impératrice»,[98] – говорила Д. Ф. Тютчева. Мы тогда не понимали, о чем идет речь, так как Мама скрывала от нас подобные вещи, но все <так> много говорили о близости Долгоруковой ко Двору, что, когда мы тогда поехали с Мама в Петербург, она предупредила нас, что многие будут говорить о Долгоруковой, которой так восхищается Государь, так как та очень красива, но по тону Мама я поняла ее критическое к этому отношение. Теперь почему-то из Юрьевской сотворили героиню и сделали вульгарный кинофильм, но, насколько мне известно, она ни в коей мере героиней не была, а если действительно любила Государя, то могла бы пощадить чувства умирающей Царицы.
Мы с Мама жили в доме тетушки Паниной на Фонтанке, где занимали несколько комнат в нижнем этаже этого огромного и мрачного дома, подъезд которого был с Караванной. Наверху были огромные залы, выложенные мрамором, мрачная картинная галерея без окон с верхним освещением и комнаты тетушки, добрейшей, но строгой немки, рожденной Тизенгаузен, которой мы побаивались. У нее был выездной Терентий, она ему заказывала «четырехмесячный карют». Терентий понимал все ее ломаные выражения. Катя, Муфка и я с утра отправлялись к тете Машеньке Щербатовой, которая позже вышла за Алешу Долгорукова, и с ней катались по городу в санях, заезжали в магазины. Мы гордились, что нас отпускали с ней одних. Раз мы поехали по набережной, и тетя Машенька нам сказала, что, возможно, мы увидим Государя, который имел обыкновение гулять по утрам в Летнем саду. Проезжая мимо входа в сад, мы увидели нескольких полицейских и сани Государя, так что мы решили сначала проехать подальше, а потом вернуться, что и сделали. При возвращении мы велели кучеру ехать потише и вдруг увидели в воротах Летнего сада Государя с дамой в котиковой шубке. Они быстро уселись в сани, а мы уже были далеко, и тетя Машенька сказала, что то была Долгорукова. Мы не успели ее разглядеть. Когда бедная Императрица умерла, Государь почти тотчас же женился на Долгоруковой, обвенчавшись с ней в церкви Зимнего дворца и в присутствии всего лишь двух свидетелей, из которых один был его большой друг, граф Адлерберг. Княжне дали титул княгини Юрьевской и детям тоже. Она тотчас стала хлопотать о своей коронации, что уже стало готовиться, но в это время убили Государя.