Днем к нам пришла Ика Пушкина и еще одна соседка. Их сразу заперли и стали допрашивать, зачем пришли. Ика хотела узнать, зачем Масоля звала к себе Андика в такой необычный час. Бедная графиня Пушкина ждала Ику дома, а когда та не вернулась, отправилась на поиски. Мы из окна увидели ее во дворе и дали знаками понять, что Ика у нас и чтобы она убиралась подобру-поздорову, а то и ее арестуют. Она ушла в отчаянии, опасаясь за участь Ики. Вечером вдруг открылась дверь и вбежал Гунчик, пришедший нас проведать с одним из своих знакомых, с городовым. Их тоже тотчас арестовали. На другой день нас обещали отвести в ЧК, который находился на Широкой улице в доме Стенбок-Фермора. Я поняла, что нас разлучат. Настя сказала, что Фугу, Лапа и Алеку оставят дома с ней, а Масолю, Гунчика и меня арестуют. На ночь нас разделили: Масолю с Фугой заперли в их комнате, Алеку, Лапа и меня в нашей спальне. Остальные расположились в гостиной. У нас было всего две кровати, так что мы сняли один матрац и положили на пол для Лапушки. Пришлось убрать все белье, которое чекисты разбросали, обратно в шкаф, и тут мы наткнулись на конверт с тремя тысячами рублей которые остались незамеченными. Я их отдала Лапушке для Насти на хозяйство. На эти деньги они существовали во время нашего заключения. Надо было укладываться спать, хотя я знала, что не засну, но хотелось, чтобы дети отдохнули. Я их благословила. Предстоящая разлука казалась непереносимой!
Долго я молилась, поручая их Богу и Его Пресвятой Матери. Старалась не плакать, чтобы дети не видели. Лапу сказала, что он остается за главного и должен беречь сестер, искать помощи у Бога и не унывать. Долго мы втроем обнимались. Потом легли. Я прикинулась спящей, и мне казалось, что Алекушка уснула, но я знала, что Лапушка не спит. Когда он подумал, что я сплю, то встал на колени и молился. Он кротко сложил руки, поднял голову, а лицо ему заливали слезы. Иногда он зарывался лицом в подушки, чтобы заглушить рыдания, потом снова продолжал молитву. Мне хотелось встать, приласкать его, утешить, но я решила оставить его наедине с Богом, чтобы он привык искать помощи сам – там, откуда она наверняка придет, а моя помощь бессильна, тщетна. Я молилась с ним, прося Бога услышать его горячую молитву и помочь нам.
Описывая все это теперь, я снова плачу, и слезы заливают мои старые глаза при мысли о той боли, что мы тогда испытали, но знаю, что Бог услышал наши мольбы и не оставил нас. В эту ужасную ночь я все вспоминала Гефсиманский сад и одинокую молитву Спасителя в то время, как Его ученики спали. Я знала, что Он не оставит детей. Он сказал ученикам: «Не оставлю вас сиры». Долго молился мой дорогой мальчик, а потом упал от усталости и уснул. Я же после этого встала на колени около него, стала молиться и выплакала свой страх и тревогу за детей, благословила их и поручила Пресвятой Богородице, которая сама испытала все скорби материнства. Потом легла, не прекращая молитвы. Утром мы условились не плакать, а стараться быть веселыми, чтобы большевики не видели нашего горя. Мы простились с детьми на кухне, обнялись. Я благословила их и Гунчика, которого увели отдельно. Вещи наши вывозили три дня. Масолю и меня повел чекист, который показал нам револьвер и сказал: «Если вздумаете бежать, то это вас остановит». Я спросила: «Неужели вы думаете, что мы такие дуры, чтобы бежать?» Он нас предупредил, что при встречах со знакомыми не разговаривать. Проходя мимо дома Таси Шамшиной, он сказал, что ночью туда забрались настоящие воры. Я спросила, что он понимает под словом «настоящие», он ответил: «Грабители, хулиганы». Я поняла, что он, значит, был не настоящим вором и грабителем, и чуть не рассмеялась комичности этой мысли! Мимо нас проехал извозчик, нагруженный нашим добром. Он сказал: «Вот теперь все ваши теплые вещи будут отправлены на фронт и солдаты получат теплую одежду». Я спросила: «Так что, солдаты будут щеголять в моей чернобурой ротонде на фронте? Но как же они будут стрелять, кутаясь в нее?» А он в ответ: «Приспособятся!» Потом мы узнали, что щеголяли в наших шубах не солдаты, а сами чекисты, их жены и дочери. Забыла сказать, что накануне нашего увода я спросила чекиста, можно ли что-либо с собой взять. Он спросил, что нам нужно, тогда я попросила Библию. «Вы евангелическая христианка?» – спросил он. «Нет, я православная христианка», – ответила я. Он разрешил взять Библию, которая была для меня источником радости и утешения все время, что я была в заключении.