— Никогда не исповедовался. Очень интересно, — вежливо ответил я им.
И перевел взгляд на мужчину в черной сутане, сидящего в полоборота за их спинами. Тот как раз прилаживал массивного вида печать на один из документов, коими щедро был завален откидной столик у окна, и явно смазал оттиск, расслышав мою формулировку.
Церковник беззвучно прошептал что-то, похожее на короткую молитву, и посмотрел на меня безо всякого энтузиазма, явно ожидая увидеть порцию раздражения, которая обязана была доставаться ему всякий раз как последнему в этой цепочке неожиданных остановок поезда. Но увидел он лишь доброжелательное ожидание.
— Я буду ждать вас в третьем купе, — отложив бумаги, поднялся он с печатью в руках и первым покинул помещение.
— Возьмите записи, будьте любезны, — со вздохом предложили мне только что заполненные документы, вручив заодно и ручку.
— Там нечем писать?
— Боюсь, что нет. Вы первый, кто пожелал исповедоваться отцу Анселю. — равнодушно пожали те плечами, смиряясь с неожиданной заминкой рутинного процесса.
Новое купе встретило полумраком — темно-алые шторы закрывали окна, а чуть ссутулившийся силуэт церковника угадывался на том же месте, у откидного столика.
— Я дворянин. Обязан вас предупредить, — встретил он меня фразой, стоило занять место напротив.
— Это не насмешка. — Уверил я его. — Мне и вправду интересно.
— Вы приведены к причастию? Крещены? — Допытывался он. — Бываете в церкви?
— Нет, но мне интересен механизм. Станет ли мне легче? — Вглядывался я в его тяжелый взгляд.
— Это не автомат по выдаче прощений, — покачал он головой.
— Хм. Тогда с чего обычно начинают?
— С того, что беспокоит вас больше всего. Если поймете, что наговорили лишнего — не беспокойтесь. Разговор хранит тайна исповеди. Никто ничего не узнает.
— Я — не самый хороший человек на земле, отец Ансель.
— Это не имеет значения.
— В таком случае, начнем с того, что я дал людям денег. — Отклонился я на спинку кресла.
— В долг? Под проценты?
— Нет, совершенно бескорыстно. Просто отдал. Они не хотели брать, представляете? Эти люди моря такие недоверчивые…
— Кто, простите?
— Контрабандисты, тесно сплетенные с дворянством. Вы знаете, такая себе спайка обедневших благородных семей, владеющих скалистыми и бедными участками на побережьях, вместе с деловыми и хваткими людьми.
— Пиратами?
— Ими тоже, — задумчиво кивнул я. — Самой лучшей их частью. Вы же должны понимать: дворянство никогда не стало бы вести дела с мерзавцами и висельниками. Но голодать, питаясь рыбой и водорослями, тоже мало чести. Самим же таскать тюки в обход таможни — смешно… Где-то обязан был найтись стык интересов: чести, выгоды и невероятного гонора, сопряженного с немалым риском. И они придумали стать заговорщиками против трона. Логика человеческая — вещь весьма гибкая, способная огибать иные противоречия. А тут: блестящая формулировка, благодаря которой законы не нарушаются, ибо это законы узурпатора. Ворье — уже не рядовые бандиты, а благородные кабальеро на службе заговора, которых не вздернут, а казнят королевским судом. Да и сами дворяне — уже заняты не наживой, а политикой во благо государства. Ведь, как известно, после переворота всегда всем сразу становится лучше.