Я. Она что-нибудь рассказывала вам о себе?
В.В. Нет, она не открывалась. Вся в себе была. Один раз только сказала, что муж у неё был профессор, но я не поняла, жив он или умер. Ещё она рассказывала, что у Саши была подружка в школьные годы, девочка очень красивая, из высокопоставленной семьи. Однажды они поехали в колхоз, та девочка уснула в борозде, трактор проехал по ней, и ей оторвало руку. Это была Сашина трагедия в юности, класс девятый или десятый… Вот только раз она мне что-то приоткрыла.
Сашу помню хорошо – он всегда ходил в светлом сером костюме. У нас таких не было, папа мой был пилот, он носил тёмную форму с нашивками, мама тоже всегда в форме – у геологов была такая страшная чёрная форма. А Саша был денди. Светлые рубашки, галстук. Потом он окончил институт и вернулся в Свердловск.
Я. А кем Ксения Михайловна работала в Хабаровске, вы знаете?
В.В. Папа говорил, она работает на иновещании, у неё секретная служба. И велел никогда не спрашивать, как она работает и что делает. Я поняла так, что она подслушивала иностранные переговоры и переводила их. Ксения Михайловна и прежде для меня была небожитель, а тут я её вообще стала робеть… Так играть, так знать язык! Ксения Михайловна была необыкновенным человеком. И я, кстати, до сих пор люблю музыку, хотя давно бросила играть и пианино мы продали, потому что нужны были деньги.
Я. А как умерла Ксения Михайловна, вы знаете?
В.В. Её не стало в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году, я тогда уже здесь не жила.
Тётя Зина. Умерла она в третьей больнице на площади Ленина. А хоронили её от нашего дома. От Петра Комарова.
Разговор наш стал уже общим, все потеплели, как-то выдохнули и расслабились. Даже Ира, я видела, внимательно слушает, а не ёрзает на стуле, как в самом начале. Нас усиленно угощали, и я не смогла отказаться от бутерброда с икрой, хоть и не имела на него никакого права.
Вторая дама, имени которой я не запомнила, тоже училась у Ксении Михайловны и жила с ней дверь в дверь.
– Ксению Михайловну мы все страшно уважали, очень боялись огорчить её своими неуспехами. Маленькая, седенькая. Одета просто: кофта, юбка, всё тёмненькое. Всех нас она называла «Ирочка», «Леночка»… Из дочерей я помню только Ксению, она врачом стала. Юлю помню плохо, хотя знаю, что была такая, в нашем ТЮЗе работала…
На этом месте мой телефон-диктофон разрядился, хотя собеседницы мои, я видела, готовы вспоминать свою учительницу дальше. Они помолодели, строгие пожилые мойры напоминали теперь тех, кем и были, – счастливых общей памятью и сложившейся жизнью приятельниц. И каждая – до меня только теперь дошло! – была теперь в возрасте Ксении Михайловны в её хабаровскую пору. А тётя Зина, которая интересовала меня больше других, не сказала почти ни слова…