А вот вторая проблема отнюдь не является технической. Мир конца двадцатого столетия, основанный на определенных принципах политической демократии, столкнулся с проблемой выработки политических решений, причем президентские и парламентские выборы не имеют к этой проблеме никакого отношения. В более общем смысле эта дилемма связана с ролью обычных людей в эпоху, справедливо называемую – во всяком случае, до возникновения феминизма – “веком простого человека”. Это дилемма века, в котором власть могла – а по мнению некоторых, была даже обязана – быть “из народа” и “для народа”, но никоим образом не могла осуществляться “народом” или хотя бы представительными ассамблеями, избранными в честном соревновании. Впрочем, эта проблема далеко не нова. Хорошо известные политологам и сатирикам политические трудности демократии (отчасти затронутые в предыдущих главах) были всецело осознаны в тот момент, когда всеобщее избирательное право перестало быть особенностью США.
Но затруднения демократии с недавних пор значительно возросли – и потому, что теперь было никуда не деться от общественного мнения, фиксируемого социологическими опросами и раздуваемого вездесущими медиа, и потому, что органам власти приходилось принимать все больше решений, для которых общественное мнение никак не могло служить ориентиром. Это могли быть решения, непопулярные у большинства избирателей, причем избиратели, веря в их необходимость для общего блага, нередко считали последствия таких решений вредными для себя лично. В итоге к концу двадцатого века политики некоторых демократических стран пришли к выводу, что любые предложения поднять налоги самоубийственны с электоральной точки зрения, а выборы превратились в соревнования по фискальной безответственности. В то же время избирателям и парламентам постоянно приходилось сталкиваться с вопросами, для решения которых неспециалисты, т. е. подавляющее большинство граждан, просто не имели требуемой квалификации, – как, например, вопросы о будущем атомной энергетики.
Впрочем, в некоторых случаях даже в демократических государствах граждане настолько идентифицировали себя с целями своих правительств, обладающих легитимностью и пользующихся всеобщим доверием, что в обществе возникло чувство “общих интересов”, как, например, в Великобритании времен Второй мировой войны. Можно привести и другие случаи базового консенсуса между основными политическими оппонентами, в результате чего правительства беспрепятственно проводили политику, не вызывавшую значительных разногласий. Мы уже убедились, что такое положение дел было характерно для некоторых западных стран в “золотую эпоху”. Правительства также полагались на согласованные оценки своих технических или научных советников, незаменимых для управленцев-неспециалистов. Когда советники приходили к сходным решениям или консенсус в целом превышал разногласия, область политических разногласий сужалась. Но когда эксперты не могут прийти к единому мнению, тем, кто принимает решения, приходится действовать вслепую, подобно присяжным, которые выслушивают экспертов-психологов со стороны обвинения и защиты, не доверяя ни тем, ни другим.