Оглядываясь на прошлое в 1930 году, Гинзбург приписывала свою юношескую самопоглощенность – или, говоря ее словами, «глубинную психологию, надрывы, крайнюю автопсихологическую заинтересованность» – влиянию символизма и декадентства (о котором шла речь выше)[622]. Но вместе с тем ее самоанализ и саморазоблачение имели свои пределы. Например, автор дневника никогда не говорит прямо ни о своей сексуальной ориентации, ни о том, насколько хорошо или в каком смысле понимали эту ориентацию ее родственники и друзья. Однако она употребляет определенные выражения, выдающие самоуничижительный взгляд на свои личностные особенности, – пишет об «унизительных подробностях» («Дневник I», 56, 10 декабря 1920 года) и называет свою жизнь «до уродливости своеобразной». («Дневник II», 35, 16 октября 1922 года)[623]. В пассаже о трагичности своей любви она, по-видимому, обиняками намекает на сексуальную ориентацию:
Но любовь таких как я слишком бессмысленна, и горька для того чтобы ее можно было сметь назвать выходом. Это второй круг, который труднее первого, потому что его проходишь вне себя, тем самым, утверждая свое безумие, проходишь не один, а вдвоем, хотя бы второй был только присутствующим, тем самым принимая на себя стыд и научая себя бесстыдству («Дневник I», 217–218).
Неспособность претворить свои чувства в подлинные взаимоотношения «я – Другой» удручает всех, кто влюблен безнадежно. Упоминания о безумии, бессмысленности и позоре, а также словосочетание «таких как я» указывают на наличие некоего усугубляющего фактора – на то, что здесь есть фактор, который усугубляет проблему: эта конкретная любовь не смеет назвать себя.
Позднее Гинзбург описывала настроение своего поколения в 1917 году как подверженность хаосу: «В наших умах царила гигантская путаница. ‹…› Чего только не вмещали пятнадцатилетние головы – социализм и солипсизм, футуристы и проповедь Льва Толстого, Софья Перовская и „Радость, о Радость-Страданье / Боль неизведанных ран…“»[624]. И действительно, ее дневники (а это были именно дневники в собственном смысле слова) свидетельствуют, что в те годы у нее был широкий круг чтения на нескольких языках, вмещавший в себя самые разные книги в разных жанрах – от Евангелия и Пушкина до Кнута Гамсуна и Анатоля Франса. И все же любопытно, что в дневниках мало упоминаний о социализме, революции и футуризме. После того как Гинзбург, присоединившись к стотысячной зрительской аудитории, увидела торжества по случаю трехлетней годовщины революции – самое масштабное массовое представление всех времен «Взятие Зимнего дворца», поставленное Николаем Евреиновым (чьи работы она читала в том же году), – она отмечает, что ее присутствие на этом представлении-мистерии принесло пользу в том смысле, что кое-что стало ей понятнее, но не доставило ни малейшего удовольствия