После роли, сыгранной ею в популярном у зрителей фильме «Подкидыш» (1939), Рина Зеленая снискала успех и прославилась преимущественно умением подражать детским голосам[821]. Но в 1936 году Гинзбург смотрит на ее ситуацию с жалостью: у K. нет ни по-настоящему своего жилья (она живет в одной комнате с матерью и сестрой, находящимися на ее иждивении), ни мужа, ни настоящих друзей. Из-за вокальной акробатики, которой требуют ее актерские роли, у нее «наполовину сорванный голос» – физическое проявление, соответствующее «надрыву». Она не подняла свою профессиональную деятельность до уровня подлинно творческой работы (что тоже отвечает определению «надрыва», которое дает Левонтина):[822] «В своей профессиональной жизни К. моталась, служила, уставала, зарабатывала – и никогда не работала»[823]. K. – неудачница в личной жизни и профессии, избравшая самый легкий путь приобретения самоценности – через автоконцепцию надрыва:
Надрывы – это суррогат нравственной ценности и род самооправдания. ‹…› Невротики охотно украшаются надрывами. Термин этот нуждается в уточнении, но во всяком случае в это понятие входит элемент сознательного разглядывания и педализации страдания. Надрыв – эстетическая надстройка, воздвигаемая невротиком над своей неудачей. Истерия особенно опасна тем, что это фальсификат высшей душевной жизни. Больше чем где бы то ни было она опасна в России, где в культуре традиций Достоевского закреплено пагубное равенство между страданием и ценностью. В России это общедоступно. К. – мало литературна, но в ее душевном обиходе ходовая достоевщина привита очень прочно. Ощущение самоценности она ищет в автоконцепции психического излома, роковой обреченности и проч.[824]
Предварительное определение надрыва у Гинзбург – «разглядывание собственного страдания» – созвучно его определениям у исследователей Достоевского и когнитивных лингвистов. Понятие, сформулированное Гинзбург, уникально благодаря предположению, что человек формирует прочную эстетическую структуру, что-то вроде автоконцепции, которая призвана заменять какую-то другую ценность.
На взгляд Гинзбург, K. больше всего страдает из‐за своей «разнузданной воли» – состоящей из «воли к воздействию» и «воли к могуществу», – в то время как «воли к самопринуждению» ей недостает. Хотя К. – предмет любви и восхищения, она не отвечает любовью на любовь; потому-то она обращается с другими бессердечно и эгоистично, а к своей профессии не питает преданности в каком-либо высшем смысле. Гинзбург пишет, что абсолютный эгоизм K. не подвергся сублимации и в результате возникла пустота. Опираясь на наследие Достоевского, К. может выставлять напоказ свои бедствия и преувеличивать их, основываясь на автоконцепции истерички, щеголяющей ценностью страдания.