. По оценке Гинзбург, Орлов и Гуковский в целом выполняли положительную историческую функцию благодаря работе в литературной и научной сферах
[897].
В конечном счете Гинзбург наделяет и Эйхенбаума «положительной» исторической функцией «большого ученого» и «авангардиста», но негативно оценивает его как личность: самопоглощенность диктует ему совершенно равнодушное и даже холодное отношение к другим людям. Однако его поведение, в отличие от поведения Орлова и Гуковского, в целом «положительное». Его желание подчеркнуть свою уникальность порождает эффект на грани сопротивления. Он бросает вызов статусу-кво не ради того, чтобы отстоять какие-то грандиозные ценности или идеи, а ради сохранения своей репутации утонченного и блистательного человека. Гинзбург описывает следующую сцену:
Зато поведение общественное единственное в своем роде. Поведение было возведено в осознанную историческую роль. Ценою лишений и риска платил он за то, чтобы сберечь person’y. Это был истинно бесстрашный человек. Что не противоречит натуре – избалованные женщины бывали порой особенно бесстрашны. Собрание. Ритуальная формула председательствующего. Кто за? Кто против? – Никого против. Единогласно. И вот почти в нулевом промежутке между «никого против» и «единогласно» он поднимает руку – один в задержавшем дыхание зале[898].
Нежелание до конца поддаться запугиванию и сделаться конформистом – даже если это нежелание продиктовано эгоистическими мотивами – можно расценить только как бесстрашие. Гинзбург не указывает, когда произошел вышеописанный инцидент, но, по-видимому, это было в конце 1920‐х или начале 1930‐х годов; Гинзбург дает понять, что традиции ОПОЯЗа некоторое время побуждали Эйхенбаума оставаться порядочным человеком. Позднее он начал «уступать» после того, как его «научные ориентиры были потеряны. Школа ушла из-под ног». А если брать шире, эта капитуляция произошла тогда, «когда уже все перешло человеческий предел»[899].
Вскоре после конца Великой Отечественной войны Гинзбург набросала едкий словесный портрет Бориса Эйхенбаума, исследуя, как влияют признание со стороны государства и возвышение в социальной иерархии на отношения человека с властью и бюрократическим официозом[900]. В этом тексте отражен момент, когда Эйхенбаум прочно устроился на высоком посту, но все же, будучи интеллигентом, стесняется выказать интерес к тому, чем интересуются карьеристы. Он старается при любой возможности продемонстрировать свою независимость, проявляя ироничное отношение к казенному языку[901]. В июне 1945 года Эйхенбаум переживает момент, который становится для него психологическим испытанием: его наградили орденом – то есть включили в круг элиты, – но не пригласили на торжественный банкет, и это демонстрирует, что он не допущен в узкий круг избранных. Гинзбург разъясняет, что это промежуточное положение крайне тягостно в психологическом отношении: