Так болезненны, так страшны были прикосновения людей друг к другу, что в близости, в тесноте уже трудно было отличить любовь от ненависти к тем, от кого нельзя уйти. Уйти нельзя было – обидеть, ущемить можно. А связь все не распадалась. Все возможные отношения – товарищества и ученичества, дружбы и влюбленности – опадали как лист; а это оставалось в силе. То корчась от жалости, то проклиная, люди делили свой хлеб. Проклиная, делили, деля, умирали. Уехавшие из города оставили оставшимся эти домашние жертвы. И недостаточность жертв (выжил – значит, жертвовал собой недостаточно), а вместе с недостаточностью – раскаяние…[933]
Хотя Гинзбург не изглаживает, изымая из своего блокадного опыта, такие беспощадные чувства, как боль, ненависть и обида, в вышеприведенное лапидарное описание она вкладывает, спрессовав, целые страницы аналитических рассуждений из «Рассказа о жалости и о жестокости». По своему обыкновению, она говорит о сильных переживаниях отстраненным, безличным тоном, сочетая аналитичность с лиризмом[934]. Но то, что она прибегает к редкому для нее уподоблению («опадали как лист»), гипнотическим повторам и «почти силлогизмам», придает стилю взаимоотношений, который здесь описывается, оттенок чего-то неизбежного[935].
Собственно, Гинзбург принимает за аксиому то, что среди переживших блокаду раскаяние было всеобщим явлением: «Для переживших блокаду раскаяние было так же неизбежно, как дистрофические изменения организма. Притом тяжелая его разновидность – непонимающее раскаяние. Человек помнит факт и не может восстановить переживание; переживание куска хлеба, конфеты, побуждавшее его к жестоким, к бесчестным, к унижающим поступкам»[936]. По-видимому, она имеет в виду, что мотивом создания и «Записок блокадного человека», и «Рассказа о жалости и о жестокости» были взаимоотношения между «фактами», опытом и раскаянием: чаще всего человеку не давали покоя обрывки воспоминаний, когда переживания в их целостной форме забывались и от них оставались только факты. В таком случае раскаяние побуждает человека припоминать неудобное прошлое в более полном виде (чтобы факты обрастали контекстом), стремиться к примирению этого прошлого и своей нынешней идентичности. Поэтому чувство вины и раскаяние вынуждают людей описывать произошедшее, соединять разрозненные моменты опыта[937]. В «Записках» – произведении, из которого Гинзбург вымарывает любые прямые автобиографические описания трагедии в своей семье, – она «восстанавливает» жизненные обстоятельства, в которых становилась возможной жестокость, контекст, придающий конфете абсолютно новое значение. Психология еды – доминантная тема первой части «Записок»; можно предположить, что эта тема пришла из «Рассказа», где еда связана с раскаянием, поскольку именно еда – материальный повод для ссор и примирений Оттера с теткой.