.
Фикционализация личного опыта через создание героя, сочетаемая с (частичным) расщеплением на героя и автора, по-видимому, позволяет увидеть ситуацию сверху, с достаточной высоты для того, чтобы разъяснить строение имманентного человека. То, насколько удается авторскому голосу вырваться из сферы индивидуального или отделиться от нее, – видимо, индикатор возможности подняться над ситуацией имманентности.
Человек ХХ века, которого Гинзбург анализирует и помещает в центре своих экспериментов с прозой, – человек постиндивидуалистический. Гинзбург отождествляет себя с этим человеком и считает его типичным для своей эпохи. Этот антиромантичный, имманентный человек должен нащупывать свой путь в условиях исторических катастроф и жизни в репрессивном государстве, обладая только ценностями, которые предопределены социумом, и приблизительным, прерывистым представлением о своем существовании. Под давлением (истории, личных обстоятельств либо того и другого) человек этого типа склонен поступать безответственно, а затем давать своим поступкам рациональное объяснение либо забывать их. В своей прозе Гинзбург отражает эту отрывочность в эпизодических героях, описанных в третьем лице, но не растворяя персонажей в речи или мысли, как было бы сделано во французском «новом романе» (nouveau roman). И в эссе, и в полуавтобиографических повествованиях об Оттере Гинзбург постулирует, что выстраивание последовательной автоконцепции – единственный способ избежать безответственного, эгоистичного поведения. Методы самоотстранения способны создать этот образ себя и нужны для вынесения моральных оценок (пусть даже оценки выносятся только задним числом). Прежде чем пережитое может быть представлено в качестве типичного и подвергнуто четкому, рациональному анализу, также необходимо дистанцироваться. В более широком смысле письмо вообще – уже разновидность самоотстранения: это выход из себя и чувство сопричастности с другими людьми, способ жить деятельно и осознанно; плод «творческой памяти», имеющий свою структуру, смысл и ценность.
По риторической структуре и подходу к человеку плоды «творческой памяти» Гинзбург несколько похожи на автобиографию в третьем лице, эффект от которой, как пишет Филип Лежен, – в том, чтобы выставить на всеобщее обозрение косвенность всех автобиографий и амбивалентность идентичности. Лежен утверждает, что «первое лицо всегда скрывает под собой ‹…› тайное третье лицо» и что «мы никогда не бываем ни, в сущности, кем-то другим, ни, в сущности, тем же самым человеком»