. «При каждом движении, – сетует она, – все просвечивает и напоминает – не вещи, которые можно назвать по имени, но абстрагированные жанровые начала»
[447]. За такую затею, как сочинение романа такого типа, она никогда не смогла бы взяться по второму разу, «потому что не знаю – можно ли второй раз писать не свою вещь с увлечением», объясняла она
[448].
А вот роман иного типа Гинзбург жаждала написать, хотя эта цель так и не была достигнута. В 1928 году она мечтала о романе, который имел бы что-то общее с тем, как понимали форму романа немецкие романтики, – с «высокоответственной сводкой мыслей о жизни, представлений о жизни, отношений к жизни». Ниже она пишет, что в произведении, которое она хочет написать, «человек стоит перед вселенной и свободно говорит о вселенной, рассуждая, рассказывая и описывая, – это и есть роман»[449]. В начале 1933 года Гинзбург изливает неудовлетворенность, умаляя значение записей в духе Вяземского, блистающих «красноречием и остроумием», и мечтает поставить на их место «познание и выражение действительности»[450]. Она замечает: поскольку «(з)аписные книжки и проч. – литература импотентов», ей было бы «невозможно» «жить, не пиша романа». Но она признает, что есть одна проблема: «Писать роман, как я сейчас понимаю, тоже почти невозможно. Я не вижу той реальности, даже следов той реальности, какая может быть образована из слов, имеющихся в моем распоряжении»[451].
Вдобавок к более масштабной проблеме поиска языка, подходящего для описания окружающей действительности, Гинзбург столкнулась со сложным вопросом того, как придать роману законченную форму. На чисто практическом уровне прийти к «законченному» результату было трудно из‐за внешних обстоятельств: у Гинзбург просто не было шансов на публикацию. Но возникла и творческая проблема, если учесть ориентированность Гинзбург на автобиографическое письмо. Она отмечает: «Пишущий дневник продвигается наугад, не зная еще ни своей судьбы, ни судьбы своих знакомых. Это поступательная динамика, исполненная случайностей и непроверенных событий. Роман обладает ретроспективной динамикой, предполагающей закономерности и оценки»[452]. Более того, автор романа обладает «последним творческим пониманием», ведь в силу своего положения он способен давать оценку поступкам персонажей и произносить свое «последнее слово»[453].
Гинзбург всегда сопротивлялась идее написать мемуары, поскольку отвергала темпоральность мемуарного жанра, считая его «холодным»[454]. Идеальное произведение, которое она себе воображала, должно было сочетать в себе ретроспективную/историческую динамику романа с поступательной динамикой дневника. Она хотела изобразить в одном-единственном сознании событие, которое было бы совершившимся и в то же время продолжало бы совершаться