— Еще раз убеждаюсь, пан Брович, что ваша предвзятость не позволяет правильно оценить демократию Федеративной республики, — замечает Данута. — Давайте-ка вместе разберемся в увиденном. Вы утверждаете, что на трибуне фюрера видели трех молодчиков в эсэсовской форме, они вам объяснили, что одели сшитые по своему вкусу костюмы. Вправе кто-либо вмешиваться в вопросы вкуса? Наверное, любой судья ФРГ решит, что вкус — личное дело, даже если речь идет об одежде, сшитой по эсэсовской моде. Между прочим, отношение к евреям трех молодых граждан ФРГ — тоже дело их вкуса. Они же не били евреев, не травили газом, не расстреливали. Они только сказали, что Гитлер поступил правильно. Ведь могут они иметь свое мнение и имеют право высказывать? И, наконец, об эмблемах и книге «Майн кампф». Почему можно коллекционировать почтовые марки, монеты, спичечные коробки, луки и стрелы американских индейцев и нельзя коллекционировать антиквариат рейха? Стыдитесь, пан Брович, своей предвзятости и отсутствия элементарного представления о принципах антикварной деятельности. А еще беретесь судить о соблюдении законности в правовом демократическом государстве!
— Благодарю, пани редактор, за разъяснение. Итак, там, где подлинная демократия, каждый может читать «Майн кампф». Если у кого-то эта антикварная ценность возбуждает кровожадные чувства к славянам, евреям и другим народам, то это личное дело читателя.
Казалось бы, выводы лежат на поверхности, нет места сомнениям. А все же… Почему неонацистов намного больше, чем коммунистов? Почему для многих тысяч немцев потерпевший позорный крах нацизм более привлекателен, чем победивший его коммунизм? Сила и власть монополий, покровительство США многое объясняют, но сколько раз впадали в ошибки те, кто пытался таким путем найти ответ на все вопросы. Видимо, тут надо учитывать еще кое-что. Что именно? Самое время встретиться с приятелем Тадеуша Томашевского Вальтером Меснером.
Поработав с утра за столом, отправились к Меснеру. Встретил их крупный мужчина с седой шевелюрой и свисающими седыми усами.
— От Томашевского? — обрадовался пришельцам. Быстро прочитав письмо, расспрашивает гостей об увиденном и услышанном. Думает Данута о возрасте Меснера и не может определить. Несомненно, весьма пожилой, но сколько ему — шестьдесят, семьдесят или более? Взгляд не потерял остроту, движения энергичны, говорит увлеченно, эмоционален. Не похож на многолетнего узника фашизма, а Томашевский много рассказывал о пережитых Меснером муках.
Раскурил Меснер короткую трубку, говорит как о само собой разумеющемся: