— Мать и отца не убивал, — спокойно отвечает Панкратов.
Задал Харитоненко вопрос об убийстве детей во время майской акции 1943 года. Мисюра подтверждает свои показания, рассказывает, как Панкратов бросал в могилу малолетних детей, как живыми закапывал.
— Так было? — спрашивает Панкратова Харитоненко.
— Не убивал детей. По приказу клал в яму, да.
— И потом закопали живых?
— Не я один закапывал — все вахманы. Что приказывали, то делали, да.
Разглядывает Харитоненко Панкратова. Не дебил, не помешанный. А между тем: «Не убивал, а клал в яму». Притворяется? Не похоже.
Панкратов не притворяется. По своему разумению защищается от несправедливости. Он же не мог пойти против немецких приказов, а следователь делает вид, что не понимает этого. Будь его, Панкратова, воля, разве он кидал бы в могилу детей? Но не выполни он приказ — самого бы кинули в ту самую яму, да! Мисюра больше кидал, командовал, выслуживался перед немцами, теперь выслуживается перед следователем. На его, Панкратова, беде хочет отыграться, да! И следователь — плохой человек: знает прекрасно, что и без него, Панкратова, побросали бы детей в могилу, а притворяется, что не знает. Когда Мисюра кидал детей в могилу, то еще и издевался над ними, называл жиденятами. Он же, Панкратов, не издевался, для него все люди равны. До немцев даже не подозревал, что есть на свете евреи, в лагере ему было все равно, кого охранять. Делал что приказывали, как всегда — до войны, в войну, после войны.
Закончилась очная ставка, увели Мисюру; Харитоненко продолжает допрос Панкратова.
— Как следует понимать, что вы по ошибке стали вахманом?
— Конечно, по ошибке! — убежденно отвечает Панкратов. — Когда в Хелмском лагере подыхал с голоду, приехали немцы и сказали, что берут на работу. Никогда не отказывался от работы и тогда согласился: думал, поедем на окопы, на завод, на стройку. А нас привезли в Травники и стали обучать на вахманов, да. Вот такая получилась ошибка.
— Если не хотели стать вахманом, почему не бежали?
— Нельзя было бежать, одного за это повесили.
— Значит, лучше вешать других, чем рисковать своей жизнью?
— Я никого не вешал, — снова замкнулся Панкратов.
— Когда служили в Яновском лагере, получали увольнения в город?
— Получал увольнения, бывал в городе, — признает Панкратов.
— Почему тогда не бежали?
— А куда было бежать? Город незнакомый, никого не знаю. Если бы кто-нибудь подсказал…
— Подсказывали! — напоминает Харитоненко. — Могу показать листовки подпольщиков, их много было в Яновском лагере, даже в вашей казарме.
— Может, и были, — не спорит Панкратов. — Только я никаких листовок не видел, мне никто не давал.