— Желают! — раздался злой смешок из толпы. — Скоро от их добра сдохнешь, продажная шкура.
И он, Мисюра, тогда разозлился — и на оратора, сумевшего его обскакать, и на того, кто обозвал оратора продажной шкурой, и на немцев: не такого ждал приема. Он же сразу признал их силу и власть, они тоже должны разбираться. Раз добровольно перешел на их сторону, положена привилегия, должны были сразу отпустить домой. Он не против служить новой власти, но дай по заслугам: надел, коров, лошадей. А они дали дулю под нос, держат в лагере, где сто раз мог сдохнуть. Получается, раз не немец, значит, не человек, скотина ненужная. Неужто листовками только заманивали? Может, полицаи и шавки тоже вроде листовок? Нет-нет, видно, взялись за ум, начали разбираться… На победителей нельзя держать обиду, надо вылезать из дерьма.
Растолкал пленных, пробрался к оратору, стал рядом:
— Чего гавкаете? Человек правильно говорит. Жиды и комиссары наживались на нашем горбу, устраивали себе сладкую жизнь. В беде бросили, уложили в чемоданы награбленное и удрали за Урал. Спасают свою шкуру и плюют на наши мучения. Слушайте немцев, это самая сильная и справедливая нация…
— Шкура продажная! — отозвался звонкой пощечиной чей-то голос в толпе.
— Кто там гавкает? Молчишь, боишься показать свое рыло! Комиссар или жид, вот и защищаешь Советы. Все равно найду.
— Шкура! — клеймит другой голос, гул идет по толпе, нарастают крики и ругань. Кто-то требует задушить гадов, кто-то — бросить в траншею с дерьмом.
Не видно поблизости немецких солдат, нет, как назло, и полицейских, оратор извивается червем, глаза мечутся из стороны в сторону.
— Молчать! Жизнь надоела? — визжит оратор, заглушая в душе трусость. — Расходитесь тихо! Через вас погибнут невинные!
Показался полицейский, расходятся пленные. Надо действовать, не то втихомолку прикончат. Подошел к полицейскому, снял шапку:
— Господин полицейский! Имею для герра коменданта срочное секретное донесение.
Привел полицейский в лагерную комендатуру, принял обер-лейтенант Мусфельд, угостил сигаретой, сам дал прикурить.
С табачным дымом вливается уверенность. Выкарабкивается из могилы, возвращается жизнь. Он еще поживет. Когда заходил в кабинет, обер-лейтенант показался угрюмым и страшным, теперь выглядит добродушным, благожелательным.
— Фамилия? — спрашивает обер-лейтенант.
— Мисюра! Мисюра Николай Иванович! Мы из крестьян, православные! — хочется сразу показать свою положительность, готовность служить немецкой власти.
— Какой нации?
— Украинец! Отец, деды и прадеды — все были украинцы.