Несет его в руки царя.
И персы ресницами машут —
Как примет он женскую речь?
В руках его факел и чаша.
Что станет он — пить или жечь?
А вечный любимец удачи,
Прищурясь, оглядывал зал —
— Искусней, щедрей и богаче
Он чуда на свете не знал.
Но, словно москиты за пояс,
Ползут в его душу слова:
Пока будет жив Персеполис —
И Персия будет жива.
И кажется роскошь немилой,
Неполным его торжество —
Быть деспотом в варварском мире
Учил Аристотель его.
Гремят македонские трубы —
Одна его воля светла.
Целует он женщину в губы
И делает шаг от стола.
— От имени конных и пеших,
Порожняя чаша, катись…
А ну, почему не потешить
Ночную гречанку Таис.
Таис на колени упала,
Храня его губ теплоту,
За ним меж колоннами зала
Глаза ее чертят черту.
Качается тень великана.
Над персами факел царит,
И занавес златотканый,
Царем подожженный, горит.
Со свистом и хохотом диким
Этеры бегут от скамей.
Швырнул свою чашу Фердикка,
Светильник схватил Птолемей.
Взметнулись нелепые тени.
Распахнуты криком уста.
В тревоге нежданных сплетений
Роскошно горит красота.
И царь ужаснулся. А пламя —
Как обруч вокруг головы.
Услышал он хруст под ногами
И запах горелой травы.
Пожар, как неровная стрижка,
Все с ходу хоронит в дыму.
А царь, он едва не мальчишка —
Давно ли за двадцать ему?..
Прихлынуло войско царево —
Каков разворот этих плеч!
Он знает, им надобно слово.
Что делать — гасить или жечь?
Быть может, спасти еще можно,
Чтоб чудо не сгинуло зря…
А войско в одежде дорожной
С надеждой глядит на царя.
А царь? Он спокоен и собран,
Возник у огня на краю
И крикнул:
— Сегодня я добрый,
Весь город я вам отдаю! —
Отхлынули воины сразу,
По легкому слову царя
Насилье, резню или кражу
Что вздумает каждый — творя.
Где к золоту метят добраться,
Где чашу несут, где хитон,
Где плач угоняемых в рабство,
Случайно затоптанных стон…
Так занято войско делами,
Полно беспощадных хлопот.
Над всем этим дикое пламя
Привычной победы встает.
В смешении мрака и света
Вошла в перехруст, в пересвист —
Безжалостна, полуодета —
Ночная гречанка Таис.
Царь видел, как властно и гордо,
Этерами окружена,
Губу прикусив от восторга.
Чинила расправу она.
Но странно — ни глаз ее сливы,
Ни стан, ни пылающий рот
Теперь не казались красивы.
В душе его ширился лед.
Стоял он угрюм, безучастен,
И сам он не знал, почему
От радости силы и власти,—
Ничем не стреноженной власти,—
Вдруг стало печально ему.