Был в чести еще у отца.
А Филипп глядит полузверем,
Полумаскою мудреца.
Всем победам пришло похмелье.
Жаркий волос ко лбу прилип.
— Царь, ты спишь? —
Это чашу с зельем
Преподносит ему Филипп.
— А, Филипп. — Царь очнулся сразу,
Прямо в душу врача смотря.
Своему доверял он глазу,
Это все-таки глаз царя.
А Филипп, словно так и надо,
Все острее сужал зрачки,—
Два прямых, два упрямых взгляда,
Два достоинства, две тоски.
Ну а что, как царь отвернется,
Полоснет недоверьем вдруг…
Ведь не зря его полководцы
Словно памятники вокруг.
Познакомь он их с письменами —
Не сочтешь и до двух минут,
Как Филиппа побьют камнями
Иль на копья его взметнут.
И Филипп отступил невольно.
— Что ты, царь? — Он поправил край
Одеяла. — Нещадно больно? —
Царь глаза опустил…
— Давай! —
Этот миг, что давно вчерашен,
К нам историк едва донес —
Царь берет у Филиппа чашу,
А Филиппу дает донос.
Пьет. И жадно следит очами,
Как меняется врач лицом,
Словно буря перед молчаньем,
Словно рыба перед концом.
Но стихает боль понемногу,
Веки медленные смежив.
Царь поверил врачу, как богу,
И за это остался жив.
Если б так же вот жил он дальше,
По дорогам идя своим,
Если б так же без лжи и фальши
Всюду ближние были с ним…
Стой, баллада. Молчите, перья.
Люди — нынешние, не те,—
Принимайте тост за доверье
К человеческой чистоте!