— Есть убежище, — лопочу я, слова появились откуда ни возьмись. Харви останавливается, мой палец без ногтя кровоточит в двух местах.
— Где? — спрашивает Копия меня.
— Недалеко от Группы А, но к западу от границы, — выдыхаю я. — Я не знаю точные координаты. Там работает женщина по имени София? Салли? Она укрывает людей, пересекающих границу.
Я начал темнить, насколько это было возможно — даже изменил имя, — но я чувствовал себя мразью. Я заслужил эту боль, я не достоин того, чтобы меня жалели. Сильвия приняла нашу команду, когда мы бежали из Бурга. Она позаботилась о моей раненой ноге, перевязала руку Клиппера. Она кормила нас и одевала — незнакомцев — и я предал ее, отправив ее как скот на убой.
Копия меня делает запись в своей книжечке.
— Это было не так уж сложно, теперь тебе так не кажется?
Теперь я буду гореть в аду.
Я вернулся в камеру.
У меня на пальцах девять ногтей и один палец без оного. Он перебинтован, а бинт заляпан кровью. Он светло-розового цвета ближе к кулаку, где Харви лезвием надрезал кожу и черный там, где он орудовал плоскогубцами, сделав все хуже.
Я все еще не видел Блейна или Эмму. Я не знаю, способны ли они пережить подобные допросы. У меня есть не особо обнадеживающее заявление от Копии меня, прежде чем он запер меня: что сейчас были цветочки и что он ожидает лучших результатов в следующий раз, в чем я усомнился.
Нервы грозят связать меня в узел. То небольшое количество еды, что дали мне, на вкус как пепел, потому что мой рот настолько пересох. Вода, что я пью, бурлит в животе, как волны в бушующем океане.
Было время, когда я думал, что ненавижу море. Оно заставляло меня чувствовать себя в ловушке. Но теперь я в ловушке на острове в середине моря, действительно оставшийся без всякой надежды. По крайней мере, на «Кэтрин» была иллюзия побега, возможность сбежать и запутать следы.
Я провожу по шраму от ожога на моем левом предплечье, думая о Бри, которая проводила по нему до этого. Я надеюсь, что она в порядке. Что с ними все в порядке.
В комнате совершенно тихо, и это оглушает.
Спустя несколько часов, я возвращаюсь в комнату для допросов, только на этот раз для обследования. Я привязан к столу, а Харви осматривает меня с головы до ног, тыкая в меня карандашом, прослеживая им шрамы на моем теле, прежде чем проворно перевернуть его в пальцах, чтобы записать свои выводы.
Когда он движется по сморщенному шраму на моей груди, который я получил, когда был ребенком, меня осеняет, как гром среди ясного неба. Харви — не Эмма — и это, вероятно, причина из-за которой Долина Расселин была скомпрометирована. Копия сохраняет все воспоминания своего исходника, а программирование заставляет ее игнорировать некоторые детали. Франк хотел бы, чтобы Харви забыл,