Раза два их разговор прерывался телефонными звонками. В первый раз звонила, пожалуй, женщина, и такая, к которой он относился слегка насмешливо, а может быть с обидой: «Д-да… Я уже понял… Н-ну почему же… Это уже лутче… Не смею… Да, помню… Ну это уже лутче… Как угодно… Я говорю: как угодно… Возможно… До лутчих времен!». Во втором разговоре Людвиг был мягок и внимателен. Кто-то беспокоился о его здоровье, о питании, а он успокаивал: «Всё есть. Не беспокойся… Я сурьезно говорю, всё в порядке. Лутче, гораздо лутче!.. Нет, не один. А-а вот сидит тут у меня одна славная девочка… Ну хорошо, я тебе позвоню попозьже… Нет, нет, сурьезно!»
Он так и говорил: «сурьезно», и не «попозже» а «попозьже», и не «лучше», а «лутче». У другого Ксения приняла бы это за безграмотность, здесь же безграмотной склонна была счесть себя: значит, очень культурные люди говорят: «сурьезно» и «лутче». А полуграмотные, как она — «серьезно» и «лучше». Ах, ей казалось даже, что и заиканье и паузы его — тоже от аристократичности! Ведь и сама мысль неровна, и паузы ее, и сдваиванья так выразительны! Удивительная история получалась в жизни Ксении Крутских — самостоятельное знакомство с умным, по-настоящему интересным человеком. Вот только зря он, провожая ее, уже у порога спросил, как это она не побоялась все же к нему прийти. Ксения «ощетинилась»: а почему, собственно, следовало бояться? Он усмехнулся, поправился:
— Ну, скажем по-другому: в-вам не мешала ложная стеснительность?
— А я поняла, что она ложная, — буркнула Ксения.
Что-то он сказал еще о том, что по московским погодам одета Ксения легковато (опять «погоды», а не «погода»). Ксения насупилась — показалось ей, что взгляд, которым окинул он ее пальто, шапку и шарф, не совсем корректен, скорее весело-проказлив. Но тут же он склонил голову в знак почтительного прощания:
— В-в с…ледующий раз я покажу вам Серова. Звоните. Приходите. Буду сердечно рад.
— А когда — позвонить? — от смущения хрипло и грубовато спросила она.
* * *
Редкие гудки. Потрескивание в промежутках. Потом звук снимаемой трубки. И не сразу:
— Д-да?
Ксения не умела и не любила говорить по телефону: терялась, повышала голос, плохо слышала, плохо соображала. Но каждый раз с радостью ждала это смиряемое, не сразу произносимое «Д-да?»
— Это я! Ксения!
Милка, которая несколько раз была возле нее, когда она звонила, одергивала:
— Да не кричи ты, тише говори.
Ксения отмахивалась досадливо, потому что, отвлекаемая Милкой, не понимала, что говорит Людвиг.
— Я говорю: ч-чем вы занимаетесь? — слышно было, что Людвиг усмехается.