— Один наш студент написал, — соврала она.
Людвиг сказал, что это любопытно и очень напоминает какого-то незнакомого Ксении поэта. Кроме того, заметил Людвиг, эти стихи, которые по-видимому нравятся Ксении, подтверждают то, что отрицала она недавно.
— Что именно?
— С-смерть делает бес-смыс-сленными усилия человеч-ческой жи-жизни. Об этом, со-собственно, и писали Достоевский и Толстой, которых вы считаете хоть… хоть и талантливыми, но не очень умными (а, это тот же самый спор о религии, когда Людвиг напоминал о тысячелетиях существования религий, а Ксения возразила, что и рабство существовало тысячелетия). Однако, и в самом деле, — продолжал Людвиг, — со смертью для каждого из нас — для в-вас, для меня — кончается всё.
— Не кончается.
— Н-не понимаю.
Не кончается, и всё тут. И дело не в бессмертной душе, и даже не в «пароходах, строчках», а… ну не умеет она это сказать.
Людвиг ударился в разговор о свойственном юности сочетании крайнего пессимизма и безудержного оптимизма. О, это она уже слышала от кого-то — в юности из-за взыгравших гормонов легко переходят от восторгов к отчаянью! Ее так и подмывало сострить: «объяснять работой половых гормонов мировую гармонию — это, знаете ли…». Хорошо каламбурилось: гормоны — гармония. Но не посмела. Сказала только: дело же не в возрасте, в котором писал Мадонну Рафаэль, а в том, есть ли смысл — и об этом, именно об этом стоит говорить.
— Господи, да о чем же и говорит искусство, как не об этом: Бог, смерть, любовь, жизнь! — даже возвысил голос Людвиг, даже встал со своего дивана. — Всё о том же, каждый снова, иже несть им числа! Всё о том же, только каждый должен сказать это по-своему. Потому что в искусстве важно не что, а как! Ведь и у этого студента свое — единственно что? — красные ступни, красные солнца…
«Всё не то, всё не так», — думала, уже уйдя от Людвига, Ксения. А главное, главное-то, что стихи, которые дала она ему прочесть — о несоизмеримости человека и вселенной — это же только начало, только первое! Второе же и основное — это, что все-таки надо искать! Неважно, десятой ты будешь или тысячной — важно продолжать искать. И совсем не о том же говорили Достоевский, Толстой и другие — «несть им числа». Они говорили о Боге! Это и была их мысль — что есть Бог, который все осмысляет. Они схватились за утешение! А дело в том, чтобы не хвататься за утешение, а искать. И это не просто как, это — что! Людвиг — эстет, ему наплевать, что видит Сикстинская Мадонна, ему наплевать, что же такое все-таки Мир, ему лишь бы любоваться. А надо — знать. Надо искать — чтобы знать!