Но вот косоглазенькая молодая женщинка со второго потока — она, говорят, параллельно учится в консерватории — поет пушкинский романс: «Мой голос для тебя, и ласковый, и томный…». Низко-низко. Какая теплота! И страстность! Только это — реальность? Ночь, любовь, упоение! Даже нет! Голос! Один голос: страстный, мягкий, прекрасный! Лишь это подлинная реальность!
Мой друг, мой нежный друг,
Люблю. Твоя.
Все в этом. Это — настоящее. Если настоящее, неважно — мгновение или вечность!
Романс все еще звучал в ней, когда, вернувшись в зал, расчищенный для танцев, она увидела Кима. Он был немного другой, чем голос и романс, но не противоречил им. Ксения подумала об этом с доверчивой благодарностью. Вот почему она не сразу заметила возле него девушку. И еще потому, что девушка была очень юная, наверное школьница, может быть даже не десятиклассница, а класса девятого или восьмого. Да и не вдвоем они были, а в компании. Но в самом ли деле Ксения не заметила сразу или только постаралась не заметить? И когда решила, что пришло ей время позаботиться, как бы кто-нибудь не опередил, не помешал Киму пригласить ее, Ксению, действительно ли была уверена, что это нужно? Или уже не могла выйти из колеи упрямства, не хотела ничего видеть, ставила на всё, ощущая, что всё и проиграет? С самого начала была эта яростная слепота! Как старушка, которая слишком долго пережидала машины, а потом срывается в самую гущу их, не слушая предупреждающих гудков, не глядя по сторонам, не замедляя и не убыстряя свою рысцу.
Почему-то к ней прилепилась девица, едва знакомая, с курса — видимо, пришла одна, и Ксения тоже была одна.
— Пойдем потанцуем? — как-то даже не глядя на Ксению, а заносчиво поглядывая вокруг, предложила девица.
— Я плохо танцую.
— Не бойся, я поведу.
— Что-то не хочется.
— Ну, как знаешь!
Обиженная девица исчезла. Ксения села на освободившееся место так радостно, словно только стул и искала. Некоторое время не смотрела в сторону Кима — с деревянной улыбкой «наблюдала» танцующих. Но почему она должна улыбаться, если не хочется? И можно же наконец мимолетно взглянуть — пусть не на Кима, хотя бы на его компанию? И сразу она увидела их двоих: мрачный Ким и немного даже оробевшая девочка. Девочку пригласили танцевать, она вспыхнула от удовольствия, но, кладя руку на плечо партнера, оглянулась на Кима с обеспокоенной улыбкой. И, танцуя, отовсюду взглядывала на него. Он смотрел на нее мрачно и пристально, как бы даже рассеянно Бедная девочка рискнула ему улыбнуться — он словно не видел. Ксения и знала, что он кокетничает с девочкой (приемчики-то знакомые!), и все же пыталась обманывать себя: может, и в самом деле не видит девчонку, о чем-то задумавшись. Но вот девочка села подле него и теперь он о чем-то говорил ей и говорил (уж не о том ли, что Маяковского затравили?). Лицо девочки от серьезности стало с кулачок. Кто-то ее пригласил (а ведь приглашают, не то что Ксению!), девочка покачала головой — мол, не могу, не сейчас, очень серьезный разговор! Потом Ким вдруг улыбнулся, и девочка так и вспыхнула ответною улыбкой. Как она, Ксения, старая-престарая дева-дура, не усекла сразу, что именно эта малышка, нежная и чистая, как младенческий локон, нужна, вожделенна ему — с его пятнистым лицом и пересыхающим от духовной жажды взглядом?! Именно девочка, восторженная и нежная, а не Ксения, заносчивая, насмешливая, со смешно-невинным ртом под развратно-проницательными, желтыми, как у наглой кошки, глазами! Убить, убить себя, с противными кудерьками от бигуди, с потугами на гениальность, с мокрым от вечных соплей комком платка, с дырой на чулке, затянутой поглубже в туфель! А тут еще Кимов приятель, тот самый, которому несравненный в подпитии показывал ее на лекции, с любопытством глазеет из угла и, увидев, что она заметила его, улыбается и чуть ли не помигивает!