* * *
Утрами в вестибюле, особенно темном после освещенных уже высоким солнцем улиц, была все та же, та же толчея возле раздевалки. Пока Ксения, прищурившись, привыкала к этому сумраку, откуда-нибудь окликала Милка: «Сенька! Ксеничка! Сюда!». Несколько ребят обязательно оглядывались, задерживались взглядом на Милкиной фигурке, на ее ярком, оживленном лице. Впрочем, взгляды были недолгими, немощными. Еще невыспавшиеся, не отдохнувшие, не надышавшиеся как следует свежим воздухом, головы снова были заняты курсовыми работами, семинарами, УПэКа и ГэПэКа.
С Кимом все было кончено. Он «взрослел» буквально на глазах. Неизвестно, как обстояли дела с девочкой-школьницей, но у него появились романы и в институте, и, как говорила всезнающая Милка, отнюдь не платонические. Вполне возможно, что где-нибудь параллельно существовала и нежная девочка, которую Ким мог даже и не целовать, а только водить по улицам, читая стихи. Ну, может быть, даже целовать, но беречь и воздыхать. Знала Ксения таких параллельщиков, очень это «прикладывалось» к ее бывшему возлюбленному.
Ксению он тоже был не прочь приберечь. Однажды, проходя в институтский дворик, она увидела его в дверях. И он увидел ее, но, повернувшись к кому-то во дворе, руки, опиравшейся на косяк, не опустил. На ее презрительное «Разрешите?» рука убралась. В лицо ему она даже не посмотрела, хотя глаз не опустила — просто «в упор не видела».
Он и выпивал, кажется. Но не было ей уже никакого до него дела.
Без всяких надежд, а потому легко и благодарно, была она теперь влюблена в преподавателя политических учений, блестящего и, в общем-то, достаточно молодого эрудита. Нравился ей еще, в то же самое время, один молодой ученый, с которым ее познакомили дальние мамины родственники. Он встретил ее в домашнем ватничке, застегнутом сверху донизу на одну пуговицу выше, и это сразу уверило ее, что она имеет дело с человеком, по-настоящему поглощенным наукой. Оказалось, они знали и любили одни и те же стихи. А вот в его насмешливых разговорах по телефону о генах и зародышах она ничего не поняла. Кажется, и она приглянулась ему, он пригласил ее в театр, но это было слишком блестящее знакомство, чтобы она так вот, просто и послушно, пришла в условленное место.
Она не пришла, а он разыскивать ее не стал.
Бог с ним. Грустно и досадно, конечно. Но сейчас это было не главное. Близился конец учебного года, близились Джемуши. Правда, меж Джемушами и ею высилась стена экзаменов, но ведь когда-то и экзамены должны кончиться, и предчувствием того, что будет за ними, все выше полнилось ее сердце.