Между тем, во Вселенной разгорается мрачный огонь. Бесшумно распадаются миры, бесшумно рушатся громады. Бесшумно и замедленно скользят глыбы.
Во вселенной ни звука —
до звона, до боли в ушах.
Только свет и тьма.
И ожог ледяной.
И знобящий жар приближенья.
Может, это и не о Вселенной вовсе, а о любви?
Раскрываются цветы безмерных пожаров. Бесшумное пламя. Зола миров. Съеживающиеся улитки вселенных. А на носилках лежит неподвижный человечек с красными пятками, красными ступнями…
— …Сейчас молодежь неинтересно живет, — щебечет Люся Андреевна. — Мы и на парашютах прыгали, и в самодеятельность бегали…
Фадеевна поддакивает, хотя уж ее-то ни на парашюте, ни в самодеятельности представить невозможно. Покорно отдающаяся, покорно рожающая — такой видит ее и в молодости Ксения.
— О чем эта дура болтала? — спрашивает, глядя поверх очков, Марфа, когда Ксения входит, неся перед собой, как автомат, кастрюлю с длинной ручкой.
«Эта дура» — так именует Марфа Люсю Андреевну. Если бы речь шла о Фадеевне, Марфа сказала бы: «дурочка». Владелица четвертой комнаты в квартире — Сохнущая Матильда — называется просто «эта». Ксения подумывает, не промолчать ли — дотошные вопросы Марфы особенно раздражают сегодня. Всё же она говорит бесцветным голосом:
— О том, что раньше молодежь жила интереснее.
— Дура! — с удовольствием убеждается лишний раз Марфа Петровна. — Ей и сейчас весело: ноги козлиные, муж молодой. Сыночку Коку на завод, а сама по ресторанам…
Ксения делает вид, что читает учебник. Заниматься Марфа не мешает. Если уж очень наскучит хозяйке читать в тишине, отправится на кухню терроризировать соседей. Для этого у нее много способов: взгляды в упор, грозовое молчание, смахивание со стола чужих вещей, издевательские замечания. Связываться с нею решается одна Люся Андреевна, и та не выдерживает, убегает, рыдая, в комнату, взывает к мужу, который, однако, никогда не вмешивается — вызвякивает себе на ксилофоне под рыдающий голос супруги. Человечек единичен, мал, несоизмерим со временем и размерами Вселенной. Случайный человечек с красными ступнями. За его жизнь будут бороться, а кому это надо? Только самому человечку и его близким? Человечество живет законом больших чисел — один человек несуществен. Не этот, так другой заплатит по кровавому счету, выровняет баланс. Солидарность одного человека с другим? Каждый может оказаться на его месте, и тогда другие — из солидарности и в расчете на то, что с ними поступят не хуже, — будут бороться уже за эту, тоже единичную, случайную, лишь для него одного незаменимую жизнь. Но если дальше, если взять еще дальше? Само человечество — не та же ли самая, как человек для человечества, малость, случайность во Вселенной? «Мы проникнем во Вселенную!», «Мы узнаем!». Конечно, проникнем и узнаем множество полезных и любопытных вещей. Но кое-чего человек никогда не может узнать. Потому, что этого попросту нет. Нет во Вселенной того, что означало бы смысл. Человечество случайно во Вселенной — оно попросту несоотносимо ни с размерами, ни с закономерностями ее…