— Зачем? — спрашивал в свою очередь Саваоф (у него есть имя, как у одного из многих). — Разве кому-нибудь из нас принесла радость эта способность? Я дам им то, чего нет у богов — счастье.
— Но, может, больше, чем счастья, они возжелают знания?
— У них не будет потребности в знании, — говорил Саваоф. — Я помещу древо познания в Эдем, но они не коснутся его, потому что у них и так будет все, что нужно для счастья.
— А если все-таки..?
— Я сам буду их соблазнять, чтобы посрамить ваше сомнение!
И вот Бог, обернувшись Змием, соблазняет людей. И чем больше упорствует в своем благочестии Адам, тем больше входит Бог в роль соблазнителя. Забыв скорбь, которую несет познание, он восславляет горькие его плоды.
Глаза у Евы горят любопытством. Адам, в своем страхе ослушаться господних заветов, выглядит глуповатым, и Бог издевается над ним, высмеивает, делает жалким в глазах подруги.
…Со сброшенной с плеч золотистой мантией, которую от волочит за собой по грязи, возвращается Саваоф к богам. Они ни о чем не спрашивают, но смотрят с мягким участием.
— Я истреблю их! — говорит наконец Саваоф, подняв голову.
— Но ты же сам их соблазнял.
— Хорошо, я оставлю им жизнь, их несчастную жизнь. Они выбрали несчастье, хотя могли быть счастливы, и с этим уже ничего сделать нельзя. И я еще добр. Я заполню дни их трудом, а ночи заботой. Им некогда будет думать. Возможно, они еще будут счастливы — хотя бы в миг, когда станут вкушать политый их потом хлеб…
…Два раза возвращалась Ксения с порога, чтобы написать что-то еще, и когда наконец явилась, как было условлено, в парк, все были в сборе, ждали только ее.
— С нее штраф!
— Два поцелуя в мою пользу!
— Ты бросай, Ксеничка, эти женские штучки!
— Цену себе набиваешь, да?
— Поцелуй меня — и будешь прощена!
Прикинули, идти на танцплощадку или к Графу танцевать под патефон. Граф, тощий, длинненький, бледный, уже бреющийся, но с еще несошедшими прыщами, был вот он, как несомненное свидетельство того, что Джемуши на месте и они снова все здесь — все, кроме Таньки.
Решили идти на танцплощадку. И просчитались: «быстрых» и «медленных» танцев, как теперь антикосмополитически назывались фокстрот и танго, почти не играли — все бальные, да бальные.
Как-то Людвиг сказал, усмехнувшись:
— С-социализм надел погоны, отверг в-вульгарные фокстрот и танго и обратился к великосветским бальным… А-а что, па-де-грас не кажется звучащим не по-русски?
Со времен прочтения «Иудейской войны» Ксения чтила космополитов — граждан мира. Государственная война с танцами Ксению забавляла, но па-де-грас она танцевала с удовольствием: глубокие приседания, плавно отведенная рука, взор потуплен на кончики пальцев. Знай она заранее, что пойдут на танцплощадку, уложила бы волосы коронкой. Интересно, а Людвиг танцует? В нем есть что-то старинное, он был бы очень хорош в бальном танце.