В окружающей ее карусели один лишь человек выглядел стойким. Смешно и бестолково, но стойким — солдат из бабкиной деревни. Регулярно Ксения получала солдатские треугольнички. Начинались они с бодрого красноармейского привета. А дальше шли такие перлы, что у Ксении дух спирало от восторга. «В бессонном ночном мраке является ваша неподразимая красота — более юная, нежная и сияющая, как предрассветная звезда». «Один лишь только защитный часовой за рубежи родины-отчизны» — это уже о себе, о том, что, возможно, его положение в настоящее время кажется ей «низким» — лишь потом, после службы «появится щит первоначальною авторитета, создающего тень длинного последующего». Были невнятные намеки на неких «волокитеров», а также девушек, которые «несмотря на розовый цвет внешности имеют аморальный изъян». Понять, пишется ли это о других девушках в назидание ей или о ней самой, было невозможно. Очень могло быть, что и о ней. Слишком уж часто летом приводила Ксения в отчаянье влюбленного солдата своим любопытством к деревенским непристойностям. Солдат был глубоко убежден, что всюду ее должны окружать почтительность и обожание. Однако на вечерках, куда забредала Ксения, жадная до впечатлений, другие парни, хоть и замечали её, отнюдь не считали, что она такая уж невидаль. Солдат особенно не терпел некоего Назарея — частушечника и выпивоху, бабника и матерщинника. Ксению же, напротив, очень интересовал этот некрасивый парень, который на неё смотрел теми же рассеянно-веселыми глазами, что и на других девок.
Когда она в первый раз услышала Назарея, каждая его частушка сопровождалась сдавленным хохотом в публике и ругательными выкриками:
— Бессовестная твоя морда, замолчи!
— Девки, заткните ему глотку-то!
Ксения оборачивалась то в одну, то в другую сторону:
— Что? Как он сказал? Как он спел?
Но ей не отвечали, будто бы за хохотом и руганью с ним:
— Назарей, хулиганьё бесстыжее, откуда ты только берёшь?
— Сыпь, Назарей, это всё естество, чего закрываетесь?
А Назарей сыпал:
Мы на станции Ольшанке
Телеграмму подаем:
«Убирайте бабы девок,
а то всех….»
Расслышав, наконец, бранное слово, Ксения оторопела, зырнула по сторонам, но от новой частушки грохнула вместе с другими, и уж совсем зашлась от смеха, глядя, как водит красным от возмущения подбородком по тесному воротнику солдат, как тусклой ягодой темнеют его тоскливые глаза.
А Назарей всё выговаривал своим хрипловатым голосом, выговаривал как попало, не заботясь о размере, то пропуская, то вставляя слова:
Чтой-то сердце заболело,
сам не знаю, почему.