В октябре Матильде стало совсем плохо. Родственница, оживившись еще больше, вызвала врача, бегала — меняла грелки и пузыри, рассказывала, что Матильда «таращится, а ничего не понимает», убегала на работу, постучав в двери ко всем соседям и попросив «заглядать к тетеньке».
Люся Андреевна выходила от Матильды, качая головой. Валентина, проходя мимо Матильдиной комнаты, болезненно морщилась.
Марфа Петровна сходила туда и, вернувшись, позвала Ксению помочь. Ксения ожидала увидеть Матильду в бреду или обмороке, но та смотрела на них, и чем ближе они подходили, тем большее беспокойство или, может быть, страх выражало ее лицо. Руки сильнее задвигались по одеялу, бестолково, словно забыв порядок и назначение движений. Марфа Петровна велела приподнять Матильду подмышки — от слабости или одеревенелости Матильда стукнулась головой о подбородок Ксении. Тело оказалось неожиданно прохладно и тяжело. Это пугало, как, верно, испугало бы и обратное — жар и легкость тела. Откинутое одеяло обнажило истощенные ноги — от таза углом к ступням. Марфа выдернула из — под приподнятых Ксенией костистых Матильдиных плечей угол подкладки и подложила какой-то старый халат. Потом, велев Ксении приподнять Матильду под колени, окончательно вытащила мокрую тряпку и быстро подсунула и расправила другой конец халата. Затем так же быстро и спокойно укрыла Матильду, выпростав ей руки и положив поверх одеяла. Осмотрелась, поискала глазами таз, бросила в него тряпку. Матильда все еще беспокоилась, и Марфа налила из чайника в кружку воды, но — не то Матильда не хотела пить, не то не сумела — вода разлилась. Нахмурившись, Марфа обтерла больной губы, подбородок, шею, при этом ни разу не взглянув внимательно в лицо Матильде, словно ее тут и не было.
Ксения обернулась от порога — Матильда все так же перебирала пальцами, но теперь смотрела куда-то на спинку кровати.
Несколько раз Ксения заглядывала к больной, словно заразившись невнятным ее беспокойством. Наконец, преодолевая отталкивание, невидимый круг, через который не надо переступать тому, кто хочет радоваться жизни, вошла в комнату к Матильде. Халат под Матильдой был сух и даже не сдвинут, хотя по-прежнему мелкое, как рябь, беспокойство владело больной… Желтый прохладный лоб, мягкие, хранящие тепло жизни волосы…
— Ничего, ничего, — стыдливо прошептала Ксения. — Ничего, хорошая, ничего, миленькая, ничего…
Выражение глаз Матильды не изменилось, но руки стали медленнее ерзать по одеялу.
Вошла Люся Андреевна с бульоном. Бодрым голосом прокричала:
— А вот мы сейчас покушаем! Покушаем, Матильдочка?