И Люся тоже, хоть и орала бодро, в лицо Матильде не смотрела. Никто в лицо не смотрел, словно то существо, что лежало в кровати, уже отсутствовало. Да наверное так и было. Это существо не помнило ни их, соседей, ни себя, со своей путанной, странной, уже прошедшей, уже не ее, жизнью.
Люся пыталась кормить, но та не глотала — бульон вылился через край рта.
— Не ест, — сказала чуть тише Люся Андреевна, словно крик та еще могла слышать, обыкновенный же голос нет. — Уже второй день ничего не ест, — и многозначительно покачала головой.
Ее низкотазая фигура поплыла к двери. Ксения окликнула:
— Люся Андреевна, вы оставьте бульон, может еще захочет. Странно было сидеть с Матильдой, не зная, понимает ли она хоть что-то. Странно, что эта старая женщина стала ребенком. Беспомощным ребенком. Ксения гладила ее по костистой, с легкими мягкими волосами, голове, ласково говорила с ней, и Матильда, казалось Ксении, становилась спокойнее. Ласково уговаривая, Ксения поднесла к ее рту ложку с бульоном — Матильда послушно открыла рот, сглотнула. В первый раз за два дня она ела.
На кухню Ксения выскочила торжествующая:
— Она съела! Она поела!
Люся Андреевна изобразила удивление и восхищение, Марфа безнадежно махнула рукой.
Сейчас Ксения была уверена, что люди только потому и умирают, что такие, как Марфа, тяжким своим неверием не дают им одолеть обратный подъем к жизни.
Когда Ксения вернулась в комнату, Матильда дремала. Осторожно поправив на ней одеяло и посмотрев с надеждой на лицо, которое показалось ей успокоенным, Ксения вышла.
На занятиях в институте Ксения сидела отрешенно. Она все думала с горячей нежностью, что вот, сделала то, чего не смог, не захотел сделать никто другой — лаской проникла за стену непонимания и страха, дала немного тепла этой беспомощной, затерянной душе, накормила, а может даже заставила отступить болезнь и смерть. Матильда ей доверилась — Ксения знала, что доверилась.
Возвратившись из института, заглянула к Матильде. Та опять дремала, но сердце у Ксении заныло — таким серым было лицо, так слиплись на костистом лбу редкие волосы.
Вечером Матильде стало хуже — она тяжело дышала и безостановочно мотала головой по подушке. Глаза ее то закрывались, то расширялись с тем бессмысленным выражением, с каким глядят днем потревоженные ночные птицы.
Дура-родственница с веселой горестью разглагольствовала о том, что сказал врач — долго, мол, не протянет, ждите с часа на час.
— Тише, — сказала Ксения. — Вы же ее тревожите.
— Она совсем бессознательная, — радостно возразила родственница. — Ничего уже не слышит.