— У меня мелочь — я возьму, Людвиг Владимирович.
— Давайте без глупостей, Ксения.
От троллейбуса долго еще шли, в холодной сырости осеннего вечера. Полы пальто отворачивало, платье взбивалось на коленях. Била дрожь — не то от сырости, не то от волнения — прямо передергивало. Хорошо хоть Людвиг брал ее за локоть только на поворотах и переходах — в это время она сдерживала дрожь, хотя раза два ее все-таки передернуло.
— Холодно, — пробормотала она.
Дом был громадный, из привилегированных. Лифт. Кабина с зеркалом. В зеркале — синее ее лицо с покрасневшим носом, синие руки.
Открыла им женщина и, не обратив на них внимания, ушла куда-то вбок по коридору. Людвиг помог Ксении снять пальто. Из дверей падал свет, слышались голоса.
Чулки были, конечно, забрызганы грязью, швы перевернуты. Что за походка! Вроде и ходит легко, и не косолапая, а косточки на щиколотках сбивает в кровь, и чулки по самое пальто в грязи! Если бы она была одна, она бы поправила их еще в лифте, растерла бы мокрую грязь на чулках, отчистила.
— Может быть, вам нужно привести себя в порядок? Расческу вам дать?
Расческу — можно. А остаться одной — нет. Что толку — все равно страшно, что кто-нибудь появится. Вот ведь, и в самом деле, из дверей появился мужчина — равнодушная, усталая улыбка. Ох уж эти скучающие московские рожи!
— Здравствуй, Костя, — сказал Людвиг. — Это та самая девушка.
— Да-да.
Пришлось ей подать свою холодную, потную руку. Холодная, потная — что может быть противнее? Разве только сальный воротник, осыпанный перхотью. И пожимать руку или нет? Сильно или слегка? Тиснуть бы так, чтобы «Костя» удивился!
— Теперь она написала, — говорил между тем Людвиг («Теперь» — значит, и раньше был когда-то разговор о ней!), — что-то вроде драмы в стихах. Посмотри своим просвещенным оком. Она — варвар, хотя и учится в юридическом, и постигает мудрую латынь.
— У нас латынь, Людвиг Владимирович, отменили.
— Ну посуди: юрист без латыни! Скоро, пожалуй, и медики оставят латынь. Сикстинскую мадонну эта дерзкая девица сочла не больше чем портретом молочницы. Она варвар и варварством хвастает.
— Как все мы в молодости, — сказал Костя, в то время как Ксения непривычно-покладисто улыбалась.
— Но кое-что Бог ей все-таки дал, хоть она и не устает его «честить»…
Этот Костя был, видимо, важной штучкой — многословен и образен был Людвиг сверх обычной меры…
— Я прочту, — пообещал без всякого энтузиазма Костя и через темную, с большим письменным столом, комнату провел их в другую — большую, освещенную, где за столом под огромным абажуром ели, пили и разговаривали человек десять.