Ксения пробормотала «здравствуйте», на что не то что откликнуться — даже не обернулись. Только одна очень красивая женщина улыбнулась Ксении и подвинула свой стул, освобождая место для них с Людвигом. Людвиг подержал стул Ксении и сел сам.
— …Вы понимаете, — говорил, ни на кого не глядя, худощавый, нервного вида человек, — это то и не то. Воспоминание о грандиозных катастрофах, сохранившееся в Эддах… страх перед атомной войной сейчас… это же очень то же, но и не то.
— Мрачно! — сказал кто-то.
— Совсем не мрачно! Катастрофы — и вновь зеленые луга и жизнь.
— И так до…
— Совсем не мрачно, — повторил худощавый, но вид у него при этом был очень мрачный.
Он говорил еще что-то о древних культурах, а когда умолк, разговор завертелся вокруг более веселых тем. С частым коротким смешком, человек, которого называли Сашей, рассказывал о какой-то писательской чете:
— Ну да, втроем! На две путевки! Втроем — на две, именно! Шофер, их шофер! Жена хотела похудеть, и решили, что она будет питаться с шофером на одну путевку. И вот каждый день — трижды! трижды в день! — повторялась такая картинка: Теплова меланхолически глотает первое, а шофер зверским, — я не преувеличиваю! — зверским взглядом смотрит ей в рот. Потом тарелка передается ему. Он жадно накидывается. Но не успевает проглотить и четырех ложек, как Теплова задумчиво замечает: «Пожалуй, я еще несколько ложек съем» и забирает тарелку обратно. Второе — то же самое. Компот съедается ею уже целиком! Через несколько дней такого питания шофер был так обозлен, что почти при них распространял о них чудовищные слухи: дома, мол, Теплов одну пшенную кашу кушает, наестся с голодовки так, что все сразу и выложит, «дайте, — скажет, — курам!»
— Фи, Саша, что вы такое говорите!
— Это не я — это шофер.
— Но это анекдот.
— В том-то и дело, что не анекдот — анекдотическая правда!
Женщина, открывшая им дверь, принесла для них тарелки. Есть хотелось ужасно, но Ксения боялась, что возьмет что-нибудь не так, что нож, которым нужно разрезать всякую там ветчину, соскользнет, а вилка вывернется (дома ели преимущественно из кастрюль и только ложками). К тому же у Ксении было чувство, что если она в этом доме доставит себе хоть маленькое удовольствие, она разменяет то большее, что нужно ей от этого дома. Однако Людвиг, подозревавший, что она не очень-то сытно питается, наложил ей в тарелку всякой всячины. С другой стороны ее опекала красивая женщина — та самая, что одна только и обратила на них внимание, когда они вошли. Если приглядеться, женщина была даже красивей, чем показалась с первого взгляда: неторопливое лицо и, пожалуй, грустное. Ах, как бы это точнее? Собственно, не грусть — отсутствие радости, такое спокойное и умное, что это грустно до слез. До слез, которых однако нет и следа на этом лице…