— А при чем тут я? — пытался уклониться Семен.
При том, что знает, при том, что она не хочет сразу в партком!
— Вот вы мне не верили, — напомнил с упреком Семен.
Да, она не верила в интрижку, и права была, но здесь не интрижка, здесь ребенок.
— Можно же ведь что-то сделать, — говорил осторожно Семен.
— Это что — аборт что ли?! А вы знаете, что аборты запрещены? И за понуждение к аборту, знаете, что бывает?! Если этот ребенок не будет жив и благополучен, Алексей вылетит из Академии, об этом я собственноручно позабочусь!
Потом ей было так противно от этого разговора, что она даже усомнилась, в самом ли деле все это ей так важно.
Через день в институте, спускаясь в раздевалку, Ксения увидела Милку и Алексея — и дернулась, покраснела, отвернулась, пошла потихоньку назад. Хмурые они были и даже не заметили ее.
В тот же вечер Милка пришла в гости, напросилась у Марфы на чай, сообщила, что выходит замуж. Полушутя, полусерьезно сокрушалась, что муж у нее будет красивый, и Марфа поддакивала:
— Красивый муж — чужой муж.
Когда Марфа куда-то ушла, Милка говорила об Алексее с улыбкой нежности и понимания — что ж, и она на его месте небось не сразу решилась бы на женитьбу: в конце концов, порядочные девицы не делают так, как она — не ложатся в постель до регистрации; раз уступила ему, может уступить и другим, таков коллективный разум. У Алексея, между прочим, и девчонка была, сколько лет ждала его — то, что было годами, за месяц не забывается! Да и кому хочется вдруг-повдруг семью себе на шею вешать? Ей и то вон жаль, что уже замужество, что уже отпрыгалась, а ему?
Но Ксению не очень интересовали предзамужественные размышления Милки. Ее ребенок интересовал. Милка призналась, что о ребенке постоянно забывает, словно просто больна. Обыкновенная житейская путаница!
Неделю спустя была регистрация. Свидетели и гости — Семен, Антон Сергеевич и еще какой-то капитан с женой, похоже, были заняты только вопросами предстоящей выпивки. Милка в затрапезном своем платьице расточала направо и налево (даже на чужого чьего-то жениха) улыбки, говорила громко и уверенно, как в магазинах и на улице. Но была она уже не той Милкой: похудевшая, и в то же время какая-то осевшая, замедленная в движениях. Алексей, хоть и был ее старше, выглядел рядом с ней мальчишкой.
Едва расписались (буквально расписались в каких-то книгах и бумагах) — хлопнула пробка шампанского. Кто-то закричал:
— Жениху пить нельзя!
— Жениху уже можно, — сказала, не чинясь, Милка. — А вот мне, к сожалению, уже нельзя.
Вышли из загса веселой компанией. Алексей вовсю целовал Милку, и она была веселой и нежной.