Пить с ними Ксения не пошла, сослалась на приезд тетки, хотя тетка из деревни была в Москве уже третий день. На сердце было чувство смутного страдания, отвергнутости. Из-за ребенка? Но все, что могла, Ксения уже сделала для него. Может, ей было все же обидно, что не пошла выпивать и веселиться… Может, сама свадьба, все вместе… Она вроде никого не огорчила, отказавшись пойти. Семен утешился и ни на что не претендует больше. Ну, ладно Алексей — его она сама завоевала на какой-нибудь час, и сама же отпустила, как снимает гипнотизер внушенный сон, ничего не оставляя в памяти. А может, все-таки не отпустила, а сам он пригляделся и отодвинулся?.. А Семен, Сурен?.. Их она не тянула, они сами тянулись к ней, и как! И тоже отошли. Есть, верно, что-то в ней, что отталкивает после короткого увлечения, ведь никто надолго… Сурен, Семен — все они успели утешиться, и очень скоро. Не твердовата ли, не холодна ли и неприятна ее сердцевина? Или, наоборот, жалкая… Ходатайша по чужим делам, спасительница чужих младенцев! Властная неприятная девица. Нечто среднее между Элен Курагиной и пустоцветом кошечкой Соней. Или еще эта, как ее звали, сестра Мисюсь — Лидия. Что ж, такая как есть, другой она быть не может и не хочет.
* * *
Рассматривая фотографию сына Маргариты — Мити, Ксения находила в его лице черты старшего брата детской свей подружки.
Это было еще в войну. Никто, даже и сама подружка, не знали, конечно, но она была влюблена в этого семнадцатилетнего мальчика. Хитрюга, она сначала выслушивала восторженную сестру, вместе с ней заглядывала в его книги, пробовала свернуть с места гирю, которой упражнялся юноша, карабкалась на его турник — железную трубу, положенную на притолоку и шкаф, — а потом посмеивалась над подружкой и ее обожаемым братом.
Дома у себя, прячась за штору, подглядывала Ксения, как идет он в мороз в одном свитере, без пальто и шапки, со стопкой учебников под мышкой. Смеясь от радости любить его, слушала она, как в соседней комнате осуждает юношу соседка за гордость и непочтительность: проходит, не здороваясь.
Все замечала Ксения вокруг него (без риска быть замеченной в свою очередь, потому что ее-то, двенадцатилетнюю, ни один семнадцатилетний в упор не видел, так же как их ровесницы): и девушек, которые искоса поглядывали на него, пробегая мимо, и ребят, которым тоже нравилось быть с ним рядом.
Но ярче всего запомнилось Ксении, как делают они с подружкой уроки, а он смеется, один в соседней комнате. Он там читает «Записки Пиквикского клуба» и смеется так, как не смеется никто из знакомых над книгами. Плачут, улыбаются — и то редко. А этот — заливается. Только они с подружкой сосредоточатся на задании — в той комнате расхохочется он, и хохочет с наслаждением, до шутливого повизгивания. Подружка откровенно, всем слухом — в той комнате, где брат. Ксения хмурится и что-то вычисляет, но ничего не получается. Наконец она пихает книги в портфель и идет к выходу через ту комнату, в которой читает и смеется юноша. Он сидит на полу, подстелив старую шубу, печка, у которой он сидит, весело потрескивает. И светло, и добро, и весело его лицо. Ксения хмуро проходит мимо — в то время, как все в ней тянется, ластится к этому парню-подростку, который кажется ей и взрослее, и умнее — и мамы, и отца, и всех, кого она знает.