Не только руководительницу семинара, но и лектора, и преподавателя курса истории партии спрашивала Ксения об этом Энгельсовском замечании ad voce Негели. Никто и вспомнить-то не мог. Ксении всегда казалось, что Ленин, Энгельс изучены вдоль и поперек, но чем больше спрашивала, тем больше убеждалась, что почти вся армия изучающих топчется на нескольких пятачках, оставляя целые земли за пределами внимания.
Ее расспросы имели только один результат — руководившая их семинаром маленькая пожилая женщина заинтересовалась Ксенией: предложила посещать кружок, взяться за студенческую научную работу, может быть, даже подумать об аспирантуре. Что ж, аспирантура — это было, пожалуй, как раз то, что требовалось. Вопрос о том, что такое развитие, мог быть решен тремя путями: наблюдение над тем, что вне Земли, экспериментами здесь, на Земле, и, наконец, логическими выкладками. Все это было делом многих наук, но тем и хороша философия, что ко всем ним имеет хозяйский доступ. Ну а поэзия — поэзия была хороша, пока прорыв к первоосновам сущего представлялся далеким. Дразнить и тревожить мысль, не давать ей успокоится на сиюминутном — в этом представлялась ее роль Ксении раньше. Но коль скоро сущее лежало всюду и здесь, нужно — искать. Искомое сущее и есть наиважнейшая поэзия.
Увы, исчезла вдруг преподавательница. Пришедший ей на смену молодой человек был так ограничен, что Ксения чувствовала бы себя униженной, задай она ему свои вопросы. Староста Петя Уралов сообщил по секрету, что преподавательницу уволили и здесь, и в университете, потому что она еврейка. Танька писала, что впервые ощущает свое еврейство — в их институте талантливые ребята не оставлены в аспирантуре потому лишь, что они евреи, а они даже не знают еврейского языка, так же, как она сама.
Марфа темные слухи о заговорах и вредительстве евреев смаковала. Книги, соседи и прошлое не исчерпывали ее здоровой жажды сильных эмоций. Муж Марфы от ее разговоров на темы о еврейских заговорах сильно морщился.
— Тебе бы волю, — усмехнулась Марфа, — ты бы сейчас их бросился защищать. А припомни, много их сидело там, где ты?
— Там этим не интересовались. А вообще-то не мало. Так же, как поляков, латышей.
— А цыгане там не сидели?
В разговор вмешивалась Ксения:
— Даже если бы действительно были какие-то национальные заговоры, то и тогда разжигать вот такую, как у нас сейчас, национальную рознь — вредительство, хуже любого заговора.
Марфа усмехалась, муж ее покашливал и отмалчивался.
Непонятно все это было.
— Что же тут непонятного, — возражал «умудренный контра» Людвиг. — «Разделяй и властвуй». Лозунг не новый, но все еще очень действенный.