Князь развернулся ко мне на своем сидении и ровно, раздельно сказал:
— Ты была рядом с ЛАЭС, хоть и не хочешь этого помнить. Ты не только стояла и смотрела, ты что-то сделала, уже неважно, намеренно или нет. И результатом стала Зона. Точнее, сперва им стала зима без отопления, света и воды. Беженцы, голод, стаи бездомных собак, мародеры… И оборотни полгода спустя. Но этого ты, сидя в Хельсинки, не видела. Возможно, ты и не была виновата, после не значит вследствие, но выяснять, что там произошло на самом деле, ты не стала. Ты сбежала, вернувшись, лишь чтобы стереть следы своего пребывания.
Я молчала. Объяснять тут было некому и нечего, я и сама теперь не знала наверняка, сколько именно моей вины было в том, что случилось на ЛАЭС. Пять километров не расстояние, конечно, особенно если понимать, как именно толкнуть под руку мага, плетущего заклятие. Но чтобы знать точно, было влияние или нет, надо пользоваться одной системой расчетов с этим магом. А он продолжал вдавливать мне в голову свою точку зрения. Даже нет. Он развивал мысль так, как будто я его точку зрения уже приняла.
— Сейчас у тебя в последний раз есть выбор. Ты можешь остаться и работать на меня, в память о мертвых и компенсируя ущерб живым. Ты восстановишь посекундно сутки до аварии и сутки после. И тогда ты будешь точно знать, за что отвечаешь ты, а что не твоя ошибка.
Он тоже не знал, виновата я в случившемся, или это их маги напороли. И угрожал мне виной. И наказанием за все, как будто я была единственной участницей событий.
«Молодцы, — подумала я, глотая последние слезы. — Не хуже наших умеют крайних искать».
Он как будто услышал меня.
— Еще ты можешь просто уйти. Я узнаю, что было на ЛАЭС, и без тебя — дольше, сложнее, но решу эту задачу. А ты… — он немного выждал и продолжил, — можешь сбежать, как ты, похоже, привыкла делать, и рассказать, как ты ни в чем не виновата, как ты ничего, совсем ничего не делала и как оно само. Как ты будешь дальше жить — решит твой город, когда проснется весной, одновременно с оборотнями. Судя по его истории, ему не впервой. Я не буду ни преследовать тебя, ни узнавать, что с тобой стало. Трусы не стоят того, чтоб их помнить.
Я не могла ни броситься на него снова, ни расплакаться. У меня уже не было сил. Димитри протянул пачку сигарет:
— Погуляй, подумай.
Я курила, опершись спиной на капот. Наверное, было холодно — зима, снег кругом. Но я видела себя как будто со стороны. Шикарный бы кадр был для фильма… Пустая площадь в заснеженном Петербурге, камера на высоте птичьего полета, черное пятно машины и яркое — я в полосатом свитере, колонна, панорама… Главное, чтобы был виден только этот фасад Эрмитажа, сюда пожар не добрался. И дальше, как в «Профессионале», там, где Бельмондо лежит, а вертолет улетает без него… Черт, и причем здесь этот старый фильм? Думать больше не о чем? Красиво бы было…