Но мне редко случалось почувствовать хлыст на своей шкуре. Мы же стараемся сделать всё что в наших силах, чтобы у нас получится ублажить посетителей.
Ладони моих рук лежали на циновке по обе стороны от головы, повёрнутой влево. Моя правая щека прижималась шершавым волокнам.
Я буквально кожей ощущала его оценивающий взгляд, скользящий по моему телу.
Длина цепи приблизительно четыре фута. В бараке нас держат голыми.
— Как тебя назвали? — поинтересовался посетитель.
— Лаура, — ответила я, — если это будет угодно Господину.
Конечно, они могут называть нас как им понравится. Меня здесь уже использовали под множеством имен. Боюсь, иногда мы являемся не более чем заменой кого-то другого.
— Варварское имечко, — прокомментировал он. — Ты — варварка?
— Да, Господин, — ответила я, напрягаясь. — Пожалуйста, не бейте меня за это, Господин.
Некоторые мужчины, кажется, полагают, что женщины-варварки, по крайней мере, некоторые из них, те, что доставлены из мира под названием Земля, раньше занимали слишком высокое для них место, и тем самым заслужили порку. Лично я не думала, что занимала чьё-то место. Думаю, что я знала, каково было моё место, начиная с того момента, как началось моё половое созревание.
Даже в бытность мою на моей родной планете, меня мучило любопытство относительно того, каково бы это могло быть, принадлежать и служить рабовладельцу. На Горе я изучила этот вопрос досконально. И всё же каждый господин отличается от другого, и наша беспомощность в руках одного, возможно, не идентична той беспомощности, которую чувствуешь в руках другого. Можно ощутить тысячи удовольствий и пережить тысячи экстазов, каждый из которых в некотором смысле подобен другому, и всё же каждый отличается от всех других. Но всех их объединяет одно, в каждом из них, есть рабыня, и есть господин. Порой, возможно, от досады на собственную низость, или же в попытке вернуть что-то из прежней независимости и гордости моей бывшей свободы, я пыталась сопротивляться тому вниманию, которому меня подвергали, но очень скоро я уступала, точно так же как могла бы уступить любая другая шлюха в ошейнике, одной их которых теперь была и я сама. Насколько беспомощны мы, находясь в их руках!
Первоначально, несколько недель назад, я отдалась, по крайней мере, отчасти, из страха перед последствиями, кои могли меня ждать в случае, если господин останется неудовлетворённым, или даже сочтёт себя удовлетворённым не полностью. За время моего обучения, каким бы недолгим оно ни было, мне доставалось множество ударов хлыстом, а однажды не посчастливилось познакомиться с плетью, и я знала, что пойду на многое, лишь бы избежать повторения подобного опыта. Кроме того, я узнала, что существуют безошибочные признаки, которыми тело рабыни даёт понять подлинность своего ответа, и такие знаки легко прочитает практически любой гореанский мужчина. Они легко обнаруживают фальшь, и не готовы её принимать. Соответственно, уже покидая стены работоргового дома, где мне дали почувствовать и хлыст и плеть, я была сдавшейся безоговорочно, вплоть до полной беспомощности, как впрочем и была должна, не сдерживаемым ничем ощущениям, эмоциям и радикальной чувствительности, превратившись в отдающий себя, никчёмный предмет, в рабыню своего владельца. Снова и снова пыталась я набраться решимости, и так или иначе заставить себя сопротивляться, даже несмотря на грозившую мне за это опасность, но стоило им до меня дотронуться, и я снова превращалась в рабыню. Также, я боялась, и одновременно жаждала, роста моих потребностей, теперь преумноженных, отполированных и усиленных. В моих голове и животе, я всё больше становилась другой, или, возможно, лучше будет сказать, что я в моих голове и животе все больше становилась той, кем я всегда была, то есть рабыней. И конечно я теперь узнала, что такое рабские огни, по крайней мере, их мерцание. Мужчины проследили за этим. Они просто не оставили мне никакого иного выбора. Это делалось со мной независимо от моей воли либо желания. Я чувствовала себя беспомощной. Но, в конечном итоге, рабыня и должна быть беспомощной. Как далеко я теперь была от прежней самой себя, от своего собственного прошлого высокомерия, с которым я, сама отчаянно желая неволи, взирала на мир, в полном соответствии с механистическими, стерильными предписаниями моего прежнего культурного окружения, требовавшего от меня, отрицать эти желания и выбросить их из своей головы! Такие варианты мне больше не были позволительны. Теперь я ничего не могла с собой поделать. Теперь я была рабыней!